Н. Келби - Белые трюфели зимой

— Маленькое сокровище, — назвала его Мари Ритц.

«Маленький кошмар», — думал Эскофье.

Он целыми днями торчал на стройке в холодной грязи, умиротворяя кредиторов, строителей, торговцев и местных политиков. Это прямо-таки высасывало из него остатки сил. И, к несчастью, он успел совсем позабыть, как мала его парижская квартирка. Он едва сумел впихнуть туда свои пожитки. Но самое главное — там не было кухни! Ночи напролет Эскофье просиживал на своей узенькой кроватке среди хаоса чемоданов и коробок и придумывал новые блюда, которые не мог приготовить, для меню того отеля, который вполне мог остаться и недостроенным.

«Работай, — говорил он себе. — Работай в полную силу, и люди забудут о „Савое“».

Но сам он о «Савое» забыть никак не мог. Не мог не вспоминать свою кухню, и слаженную работу своей команды, и тишину своих просторных апартаментов, и тех прекрасных женщин, которые краснели, когда он целовал им руку.

И среди мрачной парижской зимы в тесноте крошечной квартирки «Савой» представлялся ему неким иным миром, полным аромата роз. А еще там жила Сара. Эскофье так и не видел ее с тех пор, как его уволили. Он подумывал, не послать ли ей письмо, но потом узнал, что она съехала из «Савоя» и, по словам его друга Рене, дежурного администратора отеля, своего нынешнего адреса не оставила. Можно было бы, конечно, отправить письмо на ее парижский адрес, но что, собственно, мог он ей написать? «Возникли разногласия»? Если для Дельфины такого объяснения оказалось вполне достаточно, то Сару оно попросту оскорбило бы. Она ведь была там, когда все это случилось.

«Она найдет меня, когда сочтет, что наступил подходящий момент», — думал Эскофье, но не был уверен, хочет ли он сам, чтобы его нашли. Да и захочет ли Сара его искать?

Когда он думал о ней, перед ним тут же вставала картина тех, последних его мгновений в отеле «Савой»: полицейские выбрасывают его чемоданы на улицу и возвращаются за ним, лапая грязными руками его изысканный фрак. А совет директоров всем этим любуется. И Ричард Д’Ойли Карт преспокойно сидит в своем инвалидном кресле. И вокруг перепуганные, смущенные, разгневанные служащие и гости отеля. Кстати, многие высокопоставленные гости были откровенно шокированы происходящим. А кое-кто из кухонной команды даже схватился за нож, желая защитить его, Эскофье, честь…

И в самый разгар всего этого безумия появилась Сара — точно какая-то галлюцинация. Ее буйные кудри развевались, их с трудом сдерживало невероятное количество разнообразных бантиков и заколок; она была в зеленом шелковом костюме; на шее — ручной хамелеон на цепочке. Хамелеон грозно шипел. Сара только что вернулась из зоопарка со своими внучками. Плачущая Лизиана все повторяла: «Почему он уходит? Он что, был плохой? Куда они его тащат?» Симона была бледна и молчалива. Хамелеон вел себя как избалованный дракон и пытался цапнуть каждого.

Господи, это было уж слишком. Слишком, слишком, слишком!

Эскофье пытался забыть об этой сцене и не мог. Стоило ему проснуться утром, и первое, что вставало в его памяти, — это выражение глубочайшей печали на лице Сары; и то же самое он вспоминал каждый вечер, тщетно пытаясь уснуть.

Он прожил в Париже месяц, когда Ритц написал ему: «Ступай в ресторан „Максим“. Шпионь. Они там здорово расширили меню и готовят теперь не только свое коронное блюдо — pommes frités. [121] Жареная картошка (фр.). Выясни, что еще они намерены в ближайшем будущем предложить клиентам, а заодно окажи мне любезность: передай хозяину ресторана, месье Корнюше, мои наилучшие пожелания. Не забудь. Он вообще-то прекрасный человек».

Если бы в меню «Максима» предполагались блюда высокой кухни или вообще любой другой, достаточно интересной кухни, стоявшей несколько выше обычной жареной картошки, этот ресторан вполне мог бы составить «Ритцу» серьезную конкуренцию. В конце концов, это было излюбленное место самых знаменитых куртизанок belle époque: [122] Период конца XIX — начала XX в., завершившийся Первой мировой войной. там бывали Жанна и Анна де Ланси, двойняшки, которые мучили своих поклонников тем, что вечно менялись местами; Дана Дерваль, всюду таскавшая с собой свою крошечную собачонку, сидевшую в кармане украшенного самоцветами «пояса стыдливости»; бывшая танцовщица из «Фоли Бержер» Лиана де Пуги, которая была столь же хороша собой, столь невероятно дурна как актриса, так что Сара Бернар однажды даже посоветовала ей держать на сцене «свой хорошенький ротик закрытым, ибо это будет благом для всех».

Короче, «Максим», безусловно, обладал определенным потенциалом, чтобы войти в легенду. Это заведение пока что не пользовалось устоявшимся авторитетом, но его владелец, месье Корнюше, уже считался великим ресторатором.

В том своем письме Ритц пересказал Эскофье знаменитый анекдот: «Один из гостей как-то пожаловался, что у него в супе плавает таракан, и Корнюше, выудив насекомое, преспокойно сунул его в рот, съел и объявил: „Это же просто изюм!“» Ритц искренне восхищался находчивостью Корнюше.

В итоге пришлось Эскофье встать в очередь, змеившуюся перед входом в «Максим» и казавшуюся бесконечной. А ведь это было самое обыкновенное кафе! И никакой предварительной записи там не существовало. Но внутрь пускали не всех. Главный привратник Жерар, невероятно похожий на детскую игрушку «Щелкунчик» в своих темно-синих штанах и алой шляпе, стоял у входа с золотым моноклем и весьма ловко подразделял потенциальных клиентов на две категории: «порядочные» и «холера», причем большая часть попадала именно в последнюю категорию. Однако, заметив в конце очереди Эскофье, Жерар обнял его и немедленно позвал Корнюше, который, радуясь как дитя при виде неожиданной шоколадки, воскликнул:

— Значит, теперь вы придете работать к нам? Значит, то, что «Савой» вас потерял, обернется для нас выигрышем?

— Это правда, что у вас в винном погребе двести тысяч бутылок? — спросил в ответ Эскофье.

— Да там одного только шампанского сто двенадцать сортов!

— Тогда я хотел бы у вас поужинать.

— Ужин — вот поистине прекрасное начало! Я сочту это весьма многообещающим знаком.

Близилась полночь, но «Максим» был полон. Туда валом валила толпа театралов — особенно тех, кто пришел лишь на последний акт спектакля; в последнее время стало модно приходить именно к последнему акту, а смотреть спектакль целиком было, можно сказать, уже и не принято. Корнюше провел Эскофье через весь зал; там было немало его бывших клиентов, и некоторые старательно отворачивались, когда он проходил мимо, а некоторые просто смотрели сквозь него, словно он вдруг стал невидимым. Корнюше подвел его к маленькому столику на двоих, рядом с вращающимися дверями, за которыми находился знаменитый «омнибус» — длинный коридор, тесно уставленный столиками, за которым виднелся бар; в «омнибусе» собиралась исключительно парижская элита; он заменял ей клуб. Такое место было только в «Максиме». И Эскофье твердо решил, что будет ужинать именно там.