Джеффри Евгенидис - А порою очень грустны

Мадлен по-своему понимала, с чем приходилось сталкиваться Диане Макгрегор в лаборатории, где власть принадлежала мужчинам. Каждый раз, когда их с Леонардом приглашали на обед, Мадлен неизменно оказывалась под конец в кухне, помогала хозяйке вместе с другими женами и подругами. Конечно, можно было отказаться от этого, но тогда все бы просто решили, что она хочет что-то кому-то доказать. К тому же ей надоедало сидеть и слушать, как спорят мужчины-соперники. Так что она мыла посуду, а потом возмущалась. Кроме этих походов в гости, общения у нее было немного: партии в теннис с Гретой, молодой женой Малкила, которая воспринимала Мадлен как играющего тренера, да встречи с другими остепенившимися. Так называли спутников жизни местных стипендиатов: остепенившиеся. Почти все практиканты были одинокие парни. Большинство старших сотрудников — тоже мужчины, так что у Мадлен оставалась, если не считать лаборанток, одна Диана Макгрегор — ей она могла желать успеха, ей могла подражать как умела.

Учитывая, что стипендии Леонарда хватало на еду и жилье для обоих, Мадлен вполне могла бы целыми днями только читать, спать и есть. Однако она не собиралась так жить. Несмотря на то что все лето ей не удавалось сосредоточиться, ее научное будущее несколько упрочилось. Кроме высшего балла за диплом, Мадлен получила личную записку от профессора Сондерса, который советовал ей превратить диплом в статью покороче и отправить ее некой М. Майерсон в «Джейнеит-ревью». «Вполне может выйти публикация!» — писал Сондерс. Хотя то обстоятельство, что М. Майерсон, как выяснилось, была женой профессора Сондерса — Мери, придавало этой рекомендации оттенок кумовства, все-таки факт оставался фактом. Сондерс, когда Мадлен зашла к нему в кабинет поговорить, еще и громогласно осудил Йель за то, что ее туда не приняли, сказав, что она стала жертвой интеллектуальной моды.

Потом, в середине сентября, в выходные, Мадлен съездила на конференцию по викторианской литературе, организованную Бостонским колледжем, где перед ней открылись новые перспективы. На этой конференции, которую устроили в отеле «Хайетт» с растениями в холле и цилиндрическими стеклянными лифтами, она познакомилась с двумя участницами, которые обожали книги девятнадцатого века так же сильно, как она сама. Мег Джоунс — подтянутая девушка, игравшая на месте подающего в университетской команде по софтболу, с прической, словно у эльфа, и волевой челюстью. Энн Вонг была выпускницей Стэнфорда: с собранными в хвост волосами, она носила на шее сердечко от Эльзы Перетти, на руке — часы «Сейко» и говорила с легким акцентом (она родилась в Тайване). Теперь Энн училась в Хьюстонском университете, писала диплом по поэзии, но собиралась поступить в аспирантуру по специальности английская литература, чтобы начать зарабатывать на жизнь и порадовать родителей. Мег уже училась в аспирантуре в Университете Вандербильта. Она называла Остин «божественной Джейн» и выдавала связанные с нею факты и даты, словно игрок на тотализаторе. В семействе Остин было восемь детей, Джейн была младшей девочкой. Она страдала болезнью Аддисона, подобно Джону Ф. Кеннеди. В 1783 году слегла с тифом. Роман «Чувство и чувствительность» был первоначально опубликован под названием «Элинор и Мэриан». Однажды Остин приняла предложение руки и сердца от человека по имени Бигг-Уитер, но по размышлении отказала ему. Похоронена в Уинчестерском соборе.

— Ты собираешься заняться исследованиями творчества Остин? — спросила у Мадлен Энн Вонг.

— Не знаю. У меня в дипломе была глава о ней. Но знаешь, кто еще меня интересует? Немножко неудобно говорить.

— Кто?

— Миссис Гаскелл.

— Я обожаю миссис Гаскелл! — воскликнула Энн Вонг.

— Миссис Гаскелл? — сказала Мег Джоунс. — Даже не знаю, что на это сказать.

На конференции у Мадлен возникло ощущение, что зарождается новый тип ученых. Они обсуждали все те старые книжки, которые она любила, но по-новому. Темы включали в себя: «Женщины — владелицы собственности в викторианском романе», «Писательницы викторианской эпохи и женский вопрос», «Мастурбация в викторианской литературе» и «Темница женственности». Мадлен и Энн Вонг прослушали доклад Терри Касл о «невидимой лесбиянке» в викторианской литературе, им удалось краем глаза увидеть издалека Сандру Гилберт и Сьюзен Губар, выходивших после доклада «Сумасшедшая на чердаке», во время которого в аудитории не осталось свободных мест.

С представителями викторианской эпохи, как начинала понимать Мадлен, все дело было в том, что викторианского в них было куда меньше, чем могло показаться. Фрэнсис Пауэр Коббл открыто жила с другой женщиной, называя ее своей «женой». В 1868 году Коббл напечатала в «Журнале Фрейзера» статью под заглавием «Преступники, идиоты, женщины и несовершеннолетние. Состоятельна ли эта классификация?». В раннюю викторианскую эпоху женщины были ограничены в правах владения и наследования собственности. В том, что касалось участия в политической жизни, они тоже были ограничены в правах. В этих-то условиях, когда, по существовавшей классификации, их буквально записывали в одну графу с идиотами, любимые писательницы Мадлен и писали свои книги.

С этой точки зрения литературу восемнадцатого и девятнадцатого века, особенно то, что писали женщины, отнюдь нельзя было считать чем-то устаревшим. Несмотря на огромные трудности — тогда никто не давал им права взять в руки перо или получить настоящее образование, — такие женщины, как Энн Финч, Джейн Остин, Джордж Элиот, сестры Бронте и Эмили Дикинсон, все-таки взяли в руки перо и не просто шагнули в большую литературу, но, если верить Гилберт и Губар, одновременно создали литературу новую, играя в мужскую игру по собственным правилам. Мадлен особенно поразили два предложения из книги «Сумасшедшая на чердаке». «Например, в последние годы, в то время как писатели-мужчины, насколько нам представляется, все более страдают от истощения, вызванного необходимостью ревизионизма, как точно излагает Блум в своей теории „тревоги, порожденной влиянием“, женщины-писательницы сделались в собственных глазах первооткрывателями в творческом подъеме, равного которому по силе, вероятно, не испытывали их коллеги-мужчины со времен эпохи Возрождения или, по крайней мере, Романтизма. Сын множества отцов, нынешний писатель-мужчина чувствует, что безнадежно отстал от времени; дочь, у которой слишком мало матерей, нынешняя женщина-писательница чувствует, что способствует созданию устойчивой традиции, которая наконец определенно вырисовывается на наших глазах».

За два с половиной дня Мадлен со своими новыми друзьями посетили шестнадцать семинаров. Проникнув без приглашения на прием с коктейлями, устроенный конвенцией страховых компаний, они на дармовщину поели. Энн то и дело заказывала «секс на пляже» в баре «Хайетт», всякий раз хихикая. В отличие от Мег, которая одевалась как портовый грузчик, Энн носила платья в цветочек из универмага «Подвал Файлены» и туфли на каблуках. В последний вечер, когда они вернулись в номер к Энн, она положила голову на плечо Мадлен и призналась, что она до сих пор девственница.