Маруся Климова - Белокурые бестии

Маруся без особого труда сразу же набросала план будущей передачи, где перечислила нескольких ее потенциальных участниц, включая Арину с оранжевыми волосами, Лизу, которая работала раньше корректором, а потом перешла в искусствоведческий журнал после того, как увидела на улице какавшую женщину и решила, что эта Знак, Елену, жену Геннадия, из «черненьких», Елену Студебеккер из Академии Мировой Музыки и еще несколько других. Конкретные вопросы она еще не смогла для себя точно сформулировать, поэтому так и написала об этом Опухтину, в сущности, все было ясно и так — детали должны были бы проясниться по мере беседы с каждой из участниц. Главная же идея передачи, которую она сформулировала не без помощи Кости, заключалась в том, что именно в отношении к женщине в каждую эпоху ярче всего выражается общее состояние культуры того или иного времени, той или иной социальной группы. Так например, сколько бы Бенкендорф ни преследовал гениального поэта Пушкина, сколько бы всем в недавнем прошлом это ни внушали в многочисленных фильмах, книгах и публикациях, стараясь его всячески принизить, все равно, по крайней мере бессознательно, ни у кого не вызывает сомнений, что это был человек высокой культуры, потому что он всегда вставал перед дамами и вел себя с ними крайне галантно, даже в тех же пропагандистских фильмах. То же самое можно было сказать и об офицерах Третьего Рейха…

Однако буквально на следующий день она получила от Опухтина, совершенно неожиданно для себя, истеричный ответ, в котором ее полстраничный синопсис подвергался тщательной и разносной критике, изложенной аж на целых двух страницах. Жирный мудак Опухтин на сей раз обращался к ней совсем не игриво, а вполне официально «Многоуважаемая», далее он подробно разбирал многочисленные неточности, оплошности и небрежности, якобы допущенные Марусей в присланном ему плане передачи, больше всего его раздражало то, что она никак не конкретизировала и не раскрыла поставленную перед ней тему о положении женщины в современной культуре, ограничившись банальными и навязшими в зубах обобщениями о вежливом обхождении, он был также крайне недоволен ее общим отношением к работе, нежеланием думать и стремлением всячески схалтурить, в связи с чем он вполне официально уведомлял Марусю, что впредь он оставляет за собой право больше не рассматривать никаких ее предложений, а также поставит в известность об ее отношении к работе вышестоящее начальство. Это послание, судя по указанным в мейле адресам, он уже отослал Лучиано, Владимиру, а также в брюссельскую, московскую и лондонскую студии ЕРС.

Маруся ответила ему очень коротко в том смысле, что у любого текста, к сожалению, есть не только автор, но и читатель, и поэтому далеко не всегда именно автор бывает виноват в том, что читатель его не понял. На этом контакты Маруси с этой радиостанцией окончательно оборвались.

Через пару недель, зайдя в питерскую студию ЕРС, она натолкнулась там на корреспондента ЕРС, Осинцева, который, как обычно, был сильно пьян, он вообще много пил, в том числе, и в студии, особенно ближе к концу рабочего дня. Осинцев под большим секретом сообщил Марусе, что теперь она для Лучиано стала «персоной нон-грата», потому что в Москве какие-то очень важные люди, правда, кто конкретно, он говорить отказался, уже давно, по его словам, катят на нее бочку, со времен ее первого интервью на ЕРС, но может быть, это даже и не они были виноваты, но во всяком случае, Лучиано теперь был убежден, что Марусю к ним в Прагу специально заслали и чуть ли не из ФСБ, о чем он, вроде как, даже оповестил всех сотрудников на летучке, причем уже месяц назад… То есть получалось, что это было еще до предложения жирного мудака сделать передачу о женщинах — почему-то это было первое, что пришло тогда в голову Марусе… Правда, сам Осинцев толком ничего не знал и не понимал, и более того, со своей стороны, он был к Марусе расположен всей душой и никогда ей зла не желал, но, на всякий случай, советовал ей больше сюда, к ним в студию, не заходить.

И действительно, когда еще через пару недель Алеша, который, возможно, был не в курсе всей этой возни, так как работал по ночам, попросил ее передать ему через питерскую студию в Прагу несколько необходимых ему книг, Осинцев даже по телефону говорил с ней полушепотом, книги, правда, он взять согласился, потому что Алешу он тоже очень любил и уважал, но встретиться для этого они должны были с Марусей на Невском проспекте, а не в студии, как это было раньше и, вроде бы, гораздо проще, потому что не надо было договариваться об определенном времени.

Чтобы внести хоть какую-то ясность во всю эту путаницу, Маруся даже несколько раз пыталась позвонить Лучиано в Прагу, однако всякий раз его не было на месте, а в последний раз секретарша сказала, что он в Москве, на конгрессе правозащитников, и это действительно было так, потому что вскоре Маруся даже видела его по телевизору. Теперь она начинала понимать, почему и деньги за ту передачу с Русланом ей выплатили с некоторой поспешностью, на месяц раньше, чем это обычно было принято, причем, вместо двухсот долларов, как, вроде бы, ей должны были заплатить, ей на счет было переведено только сто. Маруся знала, что у Китоновой муж тоже занимал очень высокий пост в ФСБ, но она старалась не думать об этом, чтобы не забивать себе голову лишней информацией, в конце концов, и в том, и в другом случае, ей важны были только деньги.

А тут еще Серафим неожиданно объявил Марусе, что он к настоящему моменту уже выплатил ей все причитающиеся ей деньги за ее перевод, которые ей выплачивались в течение шести месяцев у него в издательстве по трудовой книжке, так как такая форма выплаты гонорара, по словам Серафима, была для него наиболее удобна, потому что позволяла ему избежать лишних налогов, а, как она должна помнить, первую половину гонорара, то есть шестьсот долларов, он уже вручил ей год назад лично в руки, хотя и забыл тогда взять с нее за них расписку, но он очень надеялся, что она этого не забыла.

Всю эту информацию он изложил Марусе у себя дома, куда она принесла ему окончательный вариант вычитанной верстки своего перевода Селина, при этом Серафим на протяжении всей своей непродолжительной речи внимательно и не моргая смотрел Марусе прямо в глаза, он тут же вернул ей и ее трудовую книжку, которая ему больше была не нужна, а как только Маруся попыталась что-то возразить, он вдруг радостно замахал руками и закричал, обращаясь к своей жене на кухне:

Мириам, Мириам, а где же наш кофе?

Мириам тут же принесла им по чашечке кофе, даже вазочку с вареньем и большую корзинку с вкусным печеньем.

И уже через полчаса Маруся оказалась на улице, так и не сумев высказать ему свое недоумение, она мучительно старалась вспомнить, о каких долларах, которые, якобы, год назад выплатил ей Серафим, шла речь. Все это казалось ей столь неожиданным и вопиющим враньем, что только теперь, на улице, через полчаса, до нее наконец что-то стало доходить. Кроме того, под мышкой у нее был тяжеленный рулон серого армейского сукна, который достался Серафиму в наследство от его отца-полковника, потомственного донского казака, и который на прощание, в знак своего особого расположения к ней, Серафим ей подарил.