Алтай 2009-01

Царевич Алексей тоже был таким же ребенком, как и все. Любил играть, особенно кататься с горки, иногда пилил с отцом дрова, расчищал от снега дорожки в ограде. В такие дни он весь сиял, с его лица не сходила радостная улыбка. Он бросал снежки в сестер, они отвечали ему тем же, и за оградой губернаторского дома начинал звенеть веселый смех. В такие минуты Государь отходил в сторону, становился у стены дома, закуривал и молча смотрел на детей. Он любил их до самозабвения и когда они затевали веселые игры, радовался вместе с ними. У него было совсем другое детство. Его с малых лет готовили к управлению великой страной, и поэтому вся жизнь с первых шагов была подчинена неумолимому и жесткому дворцовому протоколу. В нем не было места для веселья и детских игр.

Но радость на лице Алексея была редкой. Смертельная болезнь, унаследованная по линии матери, уже начала отражаться на его характере. Он все больше становился замкнутым, иногда часами молча сидел один в комнате, и в такие минуты ему не хотелось видеть никого, даже горячо любимого отца. Он брал в руки книгу, но, прочитав одну-две страницы, клал ее на колени, откидывался на спинку стула и молча смотрел в занавешенное окно или на стену. Никто не знал, о чем он думал в такие минуты. Может быть, спрашивал Господа, за что тот послал ему такие испытания, может, думал о России, в которой после охватившей народ смуты он уже вряд ли когда-нибудь станет царем, но близкие старались не нарушать его уединения. Болезнь Алексея уже давно стала болезнью всей семьи. Это заметил и Кобылинский.

Он много раз говорил о болезни Наследника с лейб-медиком царской семьи Евгением Сергеевичем Боткиным, постоянно находившимся при Алексее. Но в ответ слышал только одно: «Я лишь облегчаю боль. Устранить ее причину ни я, никто другой не в силах. Все зависит только от Господа»…

Кобылинский тяжело вздохнул и повернулся к Яковлеву. Чрезвычайный комиссар смотрел на окна губернаторского дома. Он так внимательно вглядывался в них, что можно было подумать, будто комиссар надеется увидеть там какие-то тайные знаки. Но Яковлев, словно очнувшись, вдруг спросил:

— Наследник Алексей действительно очень болен?

— Да, — ответил Кобылинский, удивившись тому, что в эту минуту они с Яковлевым думали об одном и том же. — Вот уже две недели он совсем не поднимается с постели. Завтра вы убедитесь в этом.

— Как возникает эта болезнь? — спросил Яковлев.

— Обычно от ушиба. Но иногда может возникнуть и от неловкого движения. Под кожей образуется сильнейший кровоподтек, вызывающий очень сильную боль. Мне кажется, иногда даже нечеловеческую. Я удивляюсь мужеству, с которым мальчик переносит это. Не всякому взрослому мужчине такое под силу.

— Однако, уже пора спать, — сказал Яковлев. — Поздно, да и устал я сегодня после такой дороги. Спокойной ночи, Евгений Степанович.

— Спокойной ночи, — ответил Кобылинский и направился к дому, в котором он жил.

Яковлев действительно устал, иначе бы осмотрел и кремль, и нагорную часть Тобольска. Ему хотелось увидеть старинный сибирский город во всей его красе. Проводив Кобылинского, он несколько минут постоял около здания солдатского комитета, во всех окнах которого горел свет. Наружной охраны у здания не было и это говорило о том, что Кобылинский не вмешивался в дела комитета. А у Матвеева голова, по всей видимости, была занята не службой, а политикой.

Яковлев вошел в дом. Комитетчики играли за столом в карты. Увидев комиссара, несколько человек вскочили, но Яковлев жестом руки усадил их. Молча прошел на второй этаж в свою комнату. Ее уже прибрали, две кровати были застелены чистым постельным бельем, на столе стоял кувшин с водой и два стакана. Гузаков стоял у двери с револьвером в руках.

— Услышал шаги и на всякий случай приготовился, — сказал он, пряча револьвер под пиджак. — Изнервничался весь, пока ждал тебя. Больше в одиночку по Тобольску ходить не будешь.

— Я был с Кобылинским, — ответил Яковлев. — А ты чего всполошился? Есть повод?

— Обычная осторожность, — сказал Гузаков. — Мы здесь никого не знаем, а о нас говорят уже черт-те что. А главное, что мы хотим увезти царя.

— Кто говорит? — насторожился Яковлев.

— Комитетчики услышали это от екатеринбургских чекистов.

— Не исключено, что готовят провокацию, — сказал Яковлев. — Много их?

— Точно не знаю, но человек двадцать будет наверняка.

— Завтра уточним. Деньги принес?

— Да, вот они. — Гузаков кивнул на кровать, из-под которой торчал угол чемодана. — Может, позвать кого-нибудь из наших людей? Лишняя охрана не помешает.

— Думаю, что не стоит, — сказал Яковлев. — Пусть комитетчики считают, что мы надеемся только на них.

— А что за человек Кобылинский? — спросил Гузаков.

— Пока не знаю, — сказал Яковлев. — Завтра познакомлюсь с ним поближе.

— А мне, Василий Васильевич, — Гузаков смущенно опустил голову, — очень хочется увидеть царских дочерей. Узнать, действительно ли они такие красивые, как молву о них распускают.

— Спроси завтра у Кобылинского, он тебе расскажет.

Утром они встретились с Кобылинским в комнате заседаний солдатского комитета отряда особого назначения. Матвеев подготовил ведомости на выдачу зарплаты и, когда Яковлев спустился на первый этаж, тут же попытался вручить их ему. Но Яковлев, поздоровавшись со всеми, спросил Кобылинского:

— Вы ознакомились с этими ведомостями, Евгений Степанович?

— Пока еще нет, — ответил Кобылинский.

— Проверьте их, пожалуйста, — попросил Яковлев. — Никто не знает всех людей вашего отряда лучше, чем вы. Я не хочу, чтобы в финансовый документ вкралась какая-нибудь ошибка.

— Чего здесь проверять? — нервно спросил Матвеев.

— Мне доверили очень большие деньги, — спокойно произнес Яковлев. — И я несу перед советским правительством самую строгую ответственность за каждую истраченную копейку. Без подписи начальника отряда ни одна ведомость не может считаться действительной.

Яковлев специально сказал об этом, давая понять Матвееву и членам его комитета, что с этой минуты все они находятся в полном подчинении у него. Деньги — главная власть над людьми. Они — награда не только за добросовестный труд, но и за верную службу. И это должен понимать каждый.

Кобылинский молча подошел к Матвееву, взял листки ведомостей и, сев за стол, начал неторопливо просматривать их. Матвеев остановился за его спиной и, перегнувшись через плечо Кобылинского, смотрел, как тот подписывает составленные им листки.

— Пожалуйста, не дышите мне в ухо, — сказал Кобылинский, поворачивая голову к Матвееву. — И не облокачивайтесь на мое плечо.

Матвеев, сгорая от нетерпения, отошел в сторону, сделал несколько нервных шагов по комнате и остановился около Яковлева. Ему, по всей видимости, до сих пор не верилось, что сейчас он и остальные солдаты отряда получат деньги. В последнее время Матвеев, как и все остальные, очень нуждался. Жалованье не выдавали почти пять месяцев, не на что было купить даже табак. А теперь появлялась возможность обзавестись не только табаком, но и подарками для жен и детишек. Многие солдаты уже давно готовы были бросить службу и уехать домой.