Алтай 2009-01

— Какая я все же неловкая, — сказала Мария, зардевшись еще больше.

— Вы очень даже ловкая, Ваше Высочество, — искренне засмеявшись, ответил Яковлев. — Мне было приятно оказаться рядом с вами.

Не отпуская ее ладонь, Яковлев взял ее другой рукой под локоть и помог сесть в кибитку. На него пахнуло тонким, еле уловимым запахом приятных духов. Когда Мария начала устраиваться на сиденье, Государыня ворчливо произнесла по-английски:

— Никогда не думала, что комиссары могут быть такими галантными.

— По всей видимости, это хороший комиссар, мама, — ответила Мария.

Яковлев посмотрел на нее таким взглядом, что Мария поняла — комиссар знает английский. И зарделась от этого еще больше.

Поклонившись легким кивком головы Государыне и Великой княжне, Яковлев захлопнул дверцу кибитки и подошел к Николаю.

— К сожалению, даже такой второй кареты у нас не нашлось, — извиняясь, сказал Яковлев. — Нам с вами придется ехать в открытой повозке.

— Зато будет много свежего воздуха. — Государь повернулся к крыльцу дома и грустным взглядом посмотрел на остающихся в Тобольске детей.

Слез на его глазах уже не было, под ними обозначились лишь синие круги да от уголков глаз к седеющим вискам пролегли тонкие, резкие морщинки. Он улыбнулся дочерям и Алексею виноватой, почти детской улыбкой, тяжело вздохнул и легко заскочил в повозку. Яковлев сел рядом с ним и дал команду трогаться.

Когда выехали со двора на улицу, Яковлев привстал с сиденья и осмотрел всю колонну. Впереди нее скакали десять всадников с винтовками за плечами, на передней и задней подводах стояли пулеметы, замыкали колонну тоже десять всадников. Гузаков ехал верхом сразу за последней подводой, ему хорошо была видна вся колонна и то, что могло произойти справа и слева от нее. Винтовки у Гузакова не было, скакать триста верст с ней тяжело и неловко, он больше надеялся на свой, не раз проверенный в деле револьвер.

Яковлеву не давали покоя те трое, которых не удалось поймать ночью Кобылинскому. Может это были местные жители, возвращавшиеся с гулянки или девичьих посиделок, а может и те, кто хотел устроить покушение на царя или хотя бы провокацию. Яковлев хорошо помнил, что деда нынешнего Государя, Александра II, отменившего крепостное право в России, убил на петербургской улице бомбой террорист. Улица, по которой продвигалась сейчас колонна, была узкой, в любую подводу легко можно было бросить гранату из-за ограды дома. И хотя около каждой калитки стоял солдат отряда особого назначения, Яковлев сидел рядом с царем, как на иголках. Он не мог дождаться, когда они спустятся на лед Иртыша. Там убийце спрятаться негде.

Не пытаясь скрыть нервное напряжение, Яковлев привстал и еще раз оглянулся на Гузакова. Тот ехал, приподнявшись на стременах и вытянув шею. Он зорко осматривал со своей высоты все ограды. Людям было запрещено выходить в них, но почти из каждого окна на проезжающие по улице повозки смотрели настороженные взгляды. Тоболяки привыкли к тому, что в их городе уже почти год живет бывший Российский Император, но они так и не видели его, скрываемого охраной за высоким забором губернаторского дома. Теперь им представилась такая возможность. И люди прилипали лицами к стеклам, пытаясь рассмотреть ехавшего в крестьянской подводе и одетого в шинель и офицерскую фуражку Государя. Яковлев внимательно смотрел на окна, но ни в одном из них не увидел прощального взмаха руки. За стеклами виднелись только окаменевшие лица. «Что это? Нелюбовь к Самодержцу или, наоборот, страх открыто показать ее?» — думал Яковлев.

Николай II словно не замечал этих взглядов. Он весь ушел в себя, не видя ни улицы, ни людей за окнами домов. Было видно, что он до сих пор потрясен неожиданным отъездом. Да и разлука с детьми была не меньшим потрясением. Никакой гарантии, что все они увидятся снова не было. И от этого на сердце становилось еще тяжелее.

Сидевший на облучке возница резко натянул поводья и, сказав: «Тпру-у!» — остановил повозку. Яковлев встал во весь рост и посмотрел в конец улицы. Колонна подошла к Иртышу. Верховые уже спустились на лед, по бревнам и настеленным на них доскам туда же перебиралась первая повозка. Возница вел лошадей в поводу, боясь, что они могут испугаться переправы. На берегу стоял Кобылинский. Подождав, пока первая повозка переберется на лед, он быстрым шагом направился к Яковлеву. Подойдя, по-офицерски вскинул руку к козырьку и сказал, глядя на Государя:

— Разрешите попрощаться, Ваше Величество.

Николай II вышел из повозки, выпрямился почти по стойке «Смирно!», крепко пожал руку Кобылинскому, обнял его и тихо произнес:

— Храни вас Бог, Евгений Степанович.

— О детях не беспокойтесь, Ваше Величество, — сказал Кобылинский. — Пока я в Тобольске, они ни в чем не будут нуждаться.

— Благодарю, — все так же тихо произнес Николай и сел в повозку.

Кобылинский обогнул повозку и подошел к Яковлеву. Тот тоже крепко пожал его руку и сказал:

— Спасибо за все.

— Я надеюсь, что путешествие будет благополучным, — не отпуская руки Яковлева, сказал Кобылинский.

Яковлев понял, что начальник отряда особого назначения имеет в виду вовсе не путь от Тобольска до Тюмени. Ему хотелось удостовериться в том, что жизни царя и тех, кто едет вместе с ним, ничто не угрожает. Но какие гарантии он мог дать ему? После того, как царь будет доставлен в Москву, его судьбой займутся другие.

— Я не Понтий Пилат, — тихо, так, чтобы не слышал Государь, сказал Яковлев. — И не первосвященник тоже. Но все, что зависит от меня, сделаю так, как велит совесть. — И уже громче добавил: — Я уверен в том, что путешествие будет благополучным.

Кобылинский стиснул ладонью его плечо и отвернулся. Возница взял лошадь под уздцы и повел на переправу.

На Иртыше между берегом и льдом уже были широкие промоины. Шалая вода неслась по ним, весело звеня и закручиваясь у самого льда в воронки. Яковлев понимал, что переправляться в такое время по реке — полное сумасшествие, но у него не было выбора. Еще с вечера он приказал перебросить с берега на лед бревна и настелить на них плахи. Затем провести туда и обратно груженую подводу. Переправа выдержала. Ее испытанием руководил Кобылинский.

Сейчас он стоял на берегу и с грустью смотрел, как через заберег на лед одна за другой перебираются повозки. Кобылинский чувствовал себя осиротевшим. Девять долгих месяцев он был рядом с Государем, каждый день встречаясь и разговаривая с ним и его детьми, а сегодня словно кто-то отщипнул кусочек его сердца. Он видел, как покачнулась повозка, как застучала подковами лошадь, ступив на настил переправы, а Государь поправил на голове фуражку. Кобылинский ждал, что Государь обернется и еще раз, хотя бы взглядом, попрощается с ним. Но Государь не оборачивался. Лошадь миновала настил, осторожно ступила на лед, вслед за ней на лед съехала повозка. Сейчас на настил въедет Гузаков со своими всадниками, и они окончательно закроют Государя. В душе Кобылинского возникла досада из-за того, что он может не увидеть самый главный, последний миг прощания, но именно в это мгновение Николай II, придерживая рукой фуражку, обернулся и Кобылинский увидел на его лице грустную улыбку. Он улыбался ему, и это было окончательным расставанием. Кобылинский приложил руку к козырьку и продолжал стоять с поднятой рукой до тех пор, пока все повозки не оказались на другом берегу Иртыша.