Алтай 2009-01

Там Государь снова остановился. С берега хорошо был виден его силуэт в шинели и солдатской фуражке. На этот раз Государь смотрел не на провожавших солдат отряда особого назначения, а на Тобольск, стараясь разглядеть среди его строений губернаторский дом, в котором остались дети. Но дома не было видно. Государь опустился на сиденье, и кавалькада тронулась.

Яковлев старался не смотреть на царя, но мысли о нем и его семье ни на мгновение не выходили из головы. У Яковлева не проходило чувство, что его цинично подставили. Сыграли на том, что он, как бывший боевик, любит операции, от которых захватывает дух. Дух, действительно, захватывало, но быть пешкой в чужой игре он не привык.

Первый вопрос, который Яковлев задавал сам себе, был о том, почему вдруг возникла такая возня вокруг доставки царя в Москву? Может быть, чекисты получили сведения о попытке захватить его по дороге? Но в этом случае было бы благоразумнее оставить семью Романовых в Тобольске. Для этого надо было просто усилить охрану города.

А может быть, он был предметом торга Ленина с немцами и теперь, когда немецкая армия терпит поражение на Западном фронте, советское правительство решило не торговаться? Но тогда возникает другой вопрос: что делать в этом случае с семьей Романовых? По всей видимости, именно это и решают сейчас в Москве. Не зря Свердлов так настойчиво советовал ему по пути в Тобольск сделать остановку в Екатеринбурге. Он хотел, чтобы екатеринбургские чекисты познакомились с ним и его людьми и подготовились к встрече поезда с бывшим Императором. Яковлев вспомнил Голощекина и всех, кто был вместе с ним, и ни один из них не вызывал у него доверия. Они явно что-то готовили, и не надо было ломать голову над тем, что им было нужно. Об этом с простодушным откровением сказал Семен Заславский. Из раздумий его вывел Государь.

— Вы до сих пор не знаете, почему меня увозят в Москву? — неожиданно спросил он, глядя на Яковлева. Оказывается, этот вопрос не давал покоя и ему.

Государь смотрел на комиссара своими удивительными синими глазами, в которых светилось столько искренности, что ему нельзя было не ответить таким же откровением. Яковлеву вдруг захотелось рассказать ему все без утайки. И о совещании у Троцкого, на котором Урицкий, Познер и остальные требовали его расстрела, и о распоряжении Свердлова доставить Государя в Москву живым и невредимым, и о своих подозрениях, возникших в Екатеринбурге и получающих все большее подтверждение. Но он понимал, что не может сделать этого.

— Откровенно говоря, — сказал Яковлев, стараясь выглядеть как можно более искренним, — я и сам не до конца знаю это. По всей видимости, все дело в том, что к вам и вашей семье в последнее время проявляют все больше внимания различные темные силы. Уже после моего приезда в Тобольск туда прибыл еще один отряд, требовавший передачи ему охраны над вами и вашей семьей. В Москве вы будете в большей безопасности.

— Вы сказали еще один. Значит, другой отряд там уже был?

— Да, Ваше Величество, — Яковлев тяжело вздохнул, не сводя глаз с царя. — И тоже совершенно не заинтересованный в безопасности вашей семьи. Тех темных сил, о которых можете подумать вы, — тут Яковлев сделал большую паузу и после этого продолжил, словно сделал выдох, — по нашим сведениям не существует.

Государь опустил глаза и отвернулся, глядя на дорогу. Очевидно, он хотел услышать другое. Он до конца верил в то, что в Тобольске были люди, хотевшие его спасти. Но, выходит, что его обманывали. Некоторое время ехали молча, потом Государь спросил, не скрывая тревоги:

— А что же будет с детьми? Ведь они остались в Тобольске. И потом, Алексей так болен.

— Я уверен, что им ничто не угрожает. В Тобольске остался Евгений Степанович Кобылинский, которому, надеюсь, вы верите. Он сумеет защитить княжон и Алексея от кого бы то ни было. С ним находятся верные ему люди.

— Да, это так, — согласился Николай. — Но может ли это быть гарантией?

— Какие гарантии вы хотите? — спросил Яковлев. — Советского правительства? Оно может выдать охранную грамоту или мандат, как это сейчас называется. Но будет ли являться такая бумажка гарантией? Ведь и советская власть пока еще не имеет для себя в России никаких гарантий.

Яковлев сказал то, чего не должен был говорить хотя бы в эту минуту. Глаза Николая потухли, он опустил голову и весь ушел в себя. Яковлев слышал только стук колес да лошадиных копыт по мерзлой дороге. Молчание было долгим и неловким. Наконец, Николай поднял голову, снова посмотрел в глаза Яковлеву и спросил:

— Кто такие большевики?

— Революционеры, поставившие своей целью построить в России общество социальной справедливости, — не задумываясь, ответил Яковлев.

— Что значит справедливости? Что вы подразумеваете под этим словом? — спросил Николай.

— Главный лозунг большевиков — свобода, равенство и братство всех народов. А под справедливостью подразумевается принадлежность всех богатств государства тем, кто их создает. То есть трудовому народу. И разделение этих богатств между всеми, а не среди кучки приближенных.

Он хотел сказать это мягче, чтобы не обидеть царя, но подходящее слово не пришло сразу в голову. Яковлев сам задавал подобные вопросы и Ленину на Капри, и Троцкому в Болонье. И сейчас отвечал на них теми словами, которыми отвечали ему они. Но если бы его спросили, верит ли он тому, что говорит, Яковлев постарался бы уйти от прямого ответа. На Капри и в Болонье верил, а сейчас и в голове, и в душе появилась раздвоенность. Понятие справедливости, во имя которой делалась революция, уже на второй день заменила революционная необходимость. Но справедливость и необходимость вещи совершенно разные. Не поменялись ли цели революции после того, как власть в России перешла в руки большевиков? Но Яковлев тут же ответил сам себе — большевики не только Троцкий и Урицкий. Это и Ленин, и балтийский матрос Дыбенко, и бывший генерал царской армии Бонч Бруевич, и многие другие. У каждого из них свои понятия о справедливости. И пока еще не ясно, кто возьмет верх.

Николай молчал, очевидно, обдумывая ответ Яковлева, потом спросил:

— А разве в России не было свободы, равенства и братства всех народов? Грузинский князь и в Петрограде считался князем, легально действовали все партии, в том числе, и большевики, выходили оппозиционные газеты. Дума вообще действовала против правительства. Она вела агитацию даже во время войны. Какая свобода еще нужна?

Николай никак не мог понять, чего не хватило народу, и кому в России потребовалась революция? Ведь, по его мнению, все шло так хорошо. Военные неудачи пятнадцатого года закончились, производство снарядов налажено в необходимом количестве. Весеннее наступление семнадцатого года, подготовка к которому практически была завершена, должно было привести к коренному перелому на Восточном фронте в пользу России. Германия, вне всякого сомнения, была бы разбита. А дальше началось бы могучее течение мирной жизни. Ведь до войны Россия развивалась самыми высокими темпами в Европе. Продолжилось бы это и после войны.