Алтай 2009-01

Практикующих филологинь в тридцать девятой школе было четверо: Соня, Марина Робертовна, толстая Ленка Валевич и худенькая Юля Воронина — Крепыш Бухенвальда. Они сидели и завтракали. Ленка спросила:

— Ну, барышни, как идет первый день?

— Столовка у них дешевая, — сказала Воронина своим мрачным голосом. — Только ездить сюда далеко.

— Из универа не завернешь, — с готовностью поддержала Ленка. — А вы что скажете, Марина Робертовна?

— У меня было два урока по специальности, русский и литература, — ответила Робертовна. — У Ковалевской. Она курирует.

— А зовут ее как? Татьяна Васильевна? — включилась Соня.

— Нет, по-другому, — сказала Робертовна. — Анна Владимировна. Или Михайловна. Не помню.

— Значит, у нас другой куратор.

— Да, у вас с Юлькой другой. Девки, мне у нее понравилось. Представляете, она русский дает по Панову. И на литературе тоже так интересно, живенько, дети разговаривают, не боятся.

— А у меня молчали и сидели по стойке «смирно», — сказала Юля. — Записывали под диктовку, что такое настоящая дружба. У Татьяны Васильевны. Пригнитесь, сверху.

Соня и Ленка пригнулись. Над их головами был пронесен поднос с едой и сказано слово «извините». Соня выпрямилась и увидела, как учитель с подносом, рыжий и неуклюжий, подсаживается к мужчине в седых усах, который утром консультировал в учительской студентов-математиков из педа.

— Разрешите, Борис Натанович? — вежливо спросил рыжий.

— Разумеется, Михаил Матвеевич, — вежливо ответил математик.

Их столик стоял у окна.

И тут Соне показалось, что рыжий в тающем зимнем свете похож на ангела: тяжелый лоб, мягкие волосы, глаза прозрачной синевы и что-то в лице такое… Такое… Она сидела и пялилась на рыжего, позабыв про еду и соседок, пока Ленка не объявила:

— Глотаем, быстро, звонок через три минуты!

Соня с Ленкой жили в одной комнате в общежитии. Правда, в последние пару ночей Соня жила на пятом этаже у историков, потому что к Ленке приехал ее одноклассник Толя и оказалось, что он любовь всей ее жизни.

— Тебе в какой кабинет? — спросила Ленка, размашисто шагая по коридору. Мимо них бежало огромное количество детей. Казалось, что бегут они сразу во все стороны.

— В двадцатый. Да я, наверное, не пойду…

— Что? — возмутилась Ленка. — Первый день в школе! А ты уроки прогуливаешь?!

— Да я это… — промямлила Соня, наблюдая, как в двадцатый кабинет загружается шестой «В». — Скучно. И спать охота.

— Спишь неизвестно где, вот тебе и охота, — сказала Ленка. — Давай приходи домой. Я так уже не могу. Я, конечно, Толяна люблю. Но совесть меня доела. Скоро сама спать перестану.

Соня увидела, как туда же, в двадцатый, входит боком рыжий Михаил Матвеевич с классным журналом под локтем, передумала уходить, сказала:

— Посмотрим, — и прошмыгнула за рыжим в полуприкрытую дверь.

Историк пропустил ее и хмуро осведомился:

— Вы кто?

— Прохожу практику в шестом «В». Разрешите присутствовать на уроке?

— Практику по истории? — уточнил учитель. В школе толклись огромные толпы студентов, математиков, иностранцев, биологов, астрофизиков, и все они проходили практику. Даже у школьного психолога появился хвост из девицы с блокнотом.

— Нет, — сказала Соня и улыбнулась. — По филологии.

— А, — буркнул он. — Ну, проходите.

Каллаган повернулся, пошел к своему столу, услышал, как она пробирается к последней парте, стараясь не стучать каблуками, и подумал: «На каблуках — значит, если снять туфли, будет немножко ниже». Инна Витальевна, которая работала в тридцать девятой психологом, на Новый год, после того, как они здорово набрались, сказала, что он боится всех женщин, которые ему нравятся, и поэтому шуры-муры (она выразилась — отношения) с ними не заводит, а сам перед собой оправдывается тем, что они якобы выше ростом. По Фрейду, мужчины боятся любви, потому что любовь — это близость, а близость делает их уязвимыми. В одиночестве безопаснее. Он спросил, а про женщин Фрейд, интересно, что-нибудь пишет? Психологичка захохотала и отвечать отказалась, из чего можно было понять, что пишет, конечно. Он сказал:

— Здравствуйте, двоечники, — сел и открыл журнал.

Тема урока была средневековая. Про Францию, Карла какого-то, его войны, политику, сложные отношения с римским папой, про его науки и его искусства. Спрашивал рыжий своеобразно.

— Казакова! Вставай, рассказывай, с кем он там воевал… А из-за чего? какие у него были интересы?.. Ну, на фиг ему сдалась эта Швабия, идти ее завоевывать?.. Правильно! Серебряные рудники его интересовали и разработки горных минералов, то есть в переводе на человеческий, что они там добывали, в этих горах, кстати, горы как назывались? Не знаешь? Правильно. Важин, Пиренеи. Вставай, раз влез в разговор, и давай дальше. Что они там добывали? А ты, Казакова, садись, тебе пока тройка. Имеешь возможность исправить. Тридцать минут до конца урока. Ну, Важин. Ну да, рубины и изумруды. А кстати, кто это — они, которые добывали? Ну, кого этот Карл завоевывал? Ко-гоо? Садись, Важин, двойка тебе. Следующий… Сами или по списку?

Когда дошли до римского папы, Мартемьянов нагло спросил:

— А римской мамы у них там не было?

Историк остановился у его парты и сказал:

— Нет. Мамы не было. Папе нельзя было ни на ком жениться. Католичество — дело такое.

Соня увидела, как он улыбнулся, глядя сверху на мартемьяновскую макушку, и поняла, почему дети его не боятся, хотя двойки он раздает направо и налево.

Русский прошел не очень. Татьяна Васильевна все давала под запись. Мартемьянов и шевельнуться-то как следует не успел, а она на него так рявкнула, что он притих, прикрылся ушками и просидел, не дыша, до конца урока. Соня смотрела и думала: странно. Им же двенадцать лет. Они на истории были вполне взрослыми. Разбирались во всем, точку зрения выражали. А на русском сидят, как кролики, и под диктовку по слогам пишут правило, которое есть в учебнике в том же виде.

— Надо писать, — убежденно сказала Соне после урока Татьяна Васильевна. — Иначе у них нигде ничего не останется. Ни в голове, ни в тетради.

И попросила забросить классный журнал в учительскую.

Соня остановилась в коридоре у подоконника, пролистала журнал до странички «История» и обнаружила, что фамилия у историка — Каллаган, умереть не встать. Семейное положение в журнале, к сожалению, не указывалось.

Фамилия Каллагану досталась от его деда-ирландца, инженера-станкостроителя, который в тридцатых годах перебрался в Россию передавать профессиональный опыт. В военное время его вместе с заводом перевезли в Сибирь, тут они и остались. Сына его, Мэттью Каллагана, в паспорте записали Матвеем, внука назвали Михаилом, по-русски. Об ирландском происхождении не давала забыть библиотека, из которой Каллаган-младший читал только русские книги и с грехом пополам — английские, рыжие волосы, синие, как льдинки, глаза, и иногда — одиночество, с которым невозможно было бороться, но русским оно приходилось в масть. Так что с семейным менталитетом Каллаган эту особенность не соотносил.