Алтай 2009-01

На выходе из школы Михаил Матвеевич встретил свою бывшую жену Ольгу, свежую, румяную, красивую. Она всегда казалась ему красивой. Он все в ней любил. Любил, как она поправляет волосы, прищуривает глаза, когда читает или рассматривает что-нибудь, говорит, округляя низким голосом гласные. Она в любом положении была безупречна. А одиночество вообще шло ей на пользу. В одиночестве она расцветала.

— Здравствуй, — сказала Ольга. — Сто лет тебя не видела. Как поживаешь?

— Нормально, — ответил Каллаган. — Спасибо.

— Ну ладненько, — сказала Ольга, как будто не вполне ему поверив. — Если хочешь, приходи сегодня к Макееву. Он зовет на что-то из Альмодовара. Будут свои. Посидим, чаю попьем, кино посмотрим.

— Не знаю, — сказал Михаил Матвеевич. — Во сколько?

— В шесть, как обычно. Смотри. Я буду рада, если придешь.

Она ободряюще улыбнулась и потянула на себя тяжелую входную дверь.

Каллаган спустился по ступенькам и направился к дыре в заборе, через которую было ближе до остановки. Вот Ольга здесь никогда не срезает. Она чинно обходит сад по расчищенному тротуару, сворачивает в калитку и парадной аллеей, меж подстриженных вязов идет к школе. Благодаря ей калитка выполняет свое предназначение, потому что все остальные лазают через дыру: и учителя, и дети.

Вообще, ей, конечно, сложно подолгу поддерживать близкие отношения. Они ограничивают ее свободу. Так, захотела — на фитнес пошла после лекций. Захотела — в библиотеку. Захотела — к себе кого-нибудь позвала. А тут все время приходится помнить про мужа. Звонить ему, говорить, что я там-то, приду тогда-то, или что я делаю то-то, задерживаюсь. Не беспокойся. А то ведь он беспокоится. Разговаривать с ним приходится, спрашивать, что у него новенького, как у него дела… А зачем ей чьи-то чужие дела и чьи-то чужие новости? Каллаган до сих пор удивлялся, как это она! — все-таки! — вышла за него замуж. Он-то женился, надеясь, что она понемножку привыкнет к нему и даже, может, полюбит.

Не получилось.

Но она молодец. Продержалась почти два года.

Он зашел в книжный магазин, долго рассматривал книги, нашел себе Лема с предисловием и комментариями, купил рядом с кассой игрушку, медвежонка с бантиком в бочке меда. Зачем купил — непонятно. Ольга бы не купила. Она бы сказала, что это сентиментально, инфантильно. Каллаган вытащил из сумки медвежонка с довольной мордочкой, еще раз убедился, что он похож на сегодняшнюю практикантку, и бережно спрятал обратно. Завернул за угол, в продуктовый, купил сухариков кошке, себе еды и пошел домой.

Дома переоделся в старые штаны и взялся за уборку. Он добросовестно вытирал везде пыль, расставлял книги по полкам и думал: не пойду я к Макееву. Во-первых, компания там противная. Собираются якобы интеллектуалы. Посмотреть Альмодовара. Или послушать, например, Дебюсси. Во-вторых, зачем я там Ольге нужен? Затем, что ей для полного счастья нужен кто-нибудь, кто сидел бы в углу и молча ее любил. Чтобы она знала, что он там сидит, молчит, но любит ее до потери пульса. А он как-то спокойнее стал в последнее время к ней относиться — вот увидел, и все нормально, ничего не зашевелилось.

Так что пусть на нее кто-нибудь еще смотрит.

Соня пришла ночевать домой, потому что, в конце концов, так жить нельзя. Девчонки-историки, у которых она спала, почти подрались с археологами из соседней комнаты из-за того, кто из них полезнее, а когда она попробовала их помирить, заявили, что филология это вообще не наука. И потом у них туалет забился. Так что Ленка с Толяном всю ночь проторчали на кухне, а в восемь утра Соня открыла глаза и увидела, что над ее кроватью угрожающе нависает Толян, стоящий на табуретке с ботинками в руках, и примеряется перешагивать через нее на подоконник.

— Вы чо? — спросила Соня и добавила вопросительный глагол и нецензурное междометие для связи.

— Тссс, ты только не пугайся, — хором сказали Толян и Ленка, — там Митрофанна пошла с обходом. Музыкантов шмонает!

— Я щас в окошко вылезу, — сказал Толян голосом рыцаря и героя.

Музыканты жили в соседнем холле. Соня вздохнула, выбралась из-под одеяла, взяла полотенце для маскировки и пошла отвлекать начальство. В коридоре под фикусом жил Егор, любимая крыса Юльки Ворониной. Соня осторожно достала его из клетки, спрятала под полотенце, донесла до музыкантского душа (Митрофанна с вахтершей проверяли пепельницы на кухне), посадила на кафельный пол, сказала:

— Прости, Егор, — набрала воздуха и заорала на всю общагу. Митрофанна и вахтерша, сбивая стулья, помчались к ней, музыканты повыскакивали из своих комнат и загалдели, а Ленка под вопли: «Сливкина! Ты идиотка! То на нее паук свалится! То она крысу увидит! Это же ваша крыса!!!» — потихоньку спровадила Толяна через пустую вахту домой.

В учительской Соня застала кучу цыплят-математиков вокруг Бориса Натановича. Он чертил на листике формулы и объяснял:

— Вам нужно не просто рассказать то, что вы знаете о дифференциальных уравнениях, вам нужно рассказать о них так, чтобы дети, во-первых, поняли, во-вторых, запомнили алгоритм решения. Информация должна быть строго структурирована. Математика усваивается через структуру речи. Вам нельзя произносить на уроке лишние слова, они помешают запомнить то, что действительно важно…

Соня прониклась глубоким уважением к нему и отправилась на свой первый активный урок, который прошел так себе. Поняли дети или нет, и кто конкретно что понял, Соня не уяснила. Татьяна Васильевна сказала, что, в общем, все ничего, но нужно давать урок под запись. И если что-нибудь захочется рассказать, а в учебнике этого нет, то надо перетерпеть и не рассказывать, не выдавать шестиклассникам избыточных сведений.

Рыжего не было. Ни в учительской, ни в столовой, ни в коридорах.

Второй урок на следующий день вроде прошел получше.

А с третьего урока Татьяна Васильевна смылась по каким-то своим делам, и дети радостно встали на уши. Хорошо, что Соня уже знала, кого как зовут, и могла поучаствовать в разговоре. В ключевой момент она заметила, что в дверь заглядывает Каллаган. Выражение лица у него было добродушное.

— Шестой «В», — доверительно сказал он, — а за углом стоит Зинаида Дмитриевна. Слушает, как вы тут орете. Не знает, кого в учительскую вести. То ли тебя, Мельников, то ли тебя, Коровин.

— А чо я?..

— А то.

И плотно прикрыл за собой дверь.

Дальше дело пошло в относительной тишине.

На следующий день Каллагана снова не было.

Был седой математик со всеми своими студентами. Соня поздоровалась с ним с порога, и он приветливо ответил ей:

— Здравствуйте, — как старой знакомой.

После обеда, к началу второй смены, математики рассосались. Остались две учительницы, которые пили чай в уголке, и Соня, проверявшая тетради, чтобы не тащить их домой. Появилась школьный психолог, женщина с волосами красивого пепельного цвета, и утомленно сказала: