Марк Леви - Первый день

Я изо всех сил старался убедить их, что такое ужасное развитие событий невозможно, но Уолтер полностью поддержал Кейру.

— Эксперты-криминалисты быстро установят, что выстрел произведен снаружи, у нас нет причин беспокоиться, — настаивал я, но все напрасно.

Уолтер носился по комнате взад-вперед, наморщив лоб. Он направился к консоли, где у меня стояли бутылки с выпивкой, и налил себе двойную порцию шотландского виски.

— Кейра перечислила все причины, по которым из нас получатся идеальные преступники. То есть подозреваемые, которые во всех отношениях устроят власти и позволят им быстренько завершить следствие. Это успокоит общественное мнение. Полицейские будут на седьмом небе, они отрапортуют, что убийцы священника задержаны, а главное, что эти люди — европейцы.

— Но почему? Ведь это же абсурд!

— Чтобы в кварталах, где он жил, не разгорелся мятеж, чтобы предотвратить межэтнические столкновения, — пояснила Кейра, проявив куда большую политическую осведомленность, чем я.

— Ну ладно, не стоит видеть все в черном цвете, — снова заговорил Уолтер. — Конечно, может так случиться, что нас оправдают. Но ведь понятно, что люди, совершившие убийство служителя Церкви, вряд ли захотят оставить свидетелей в живых. Если наши физиономии появятся в таблоидах, я гроша ломаного не дам за наши шкуры.

— Ага, значит, вы не видите все в черном цвете?

— Да нет, это еще пустяки. Если вы действительно желаете сгустить краски, я вам сейчас поведаю о наших с вами перспективах. Сначала о Кейре: прибавьте к смерти старого вождя племени странное убийство священника в Лондоне — и в итоге вам больше никогда не работать в Эфиопии. А теперь о нас с вами, Эдриен: вы только представьте себе реакцию членов академического совета, когда станет известно, что мы замешаны в таком кровавом деле. Поверьте, нам следует как можно быстрее забыть об этой истории и подождать, пока все уляжется.

Когда Уолтер договорил, мы все на некоторое время застыли, не произнося ни слова и только переглядываясь. Наверное, все скоро успокоится, но нам-то никогда не забыть сегодняшнее ужасное утро. Стоило мне закрыть глаза, как передо мной возникал образ умирающего на моих руках священника, его светлый взор на пороге иного мира. Я запомнил его последние слова: «Спрятанные пирамиды, знание, другой текст. Если однажды вы его найдете, прошу вас, оставьте его почивать с миром, слишком рано будить его».

— Эдриен, ты разговариваешь во сие. Я вздрогнул и сел на кровати.

— Прости, — шепнула Кейра, — я не хотела тебя пугать.

— Это ты меня прости, наверное, мне приснился кошмар.

— Везет тебе, ты хотя бы видишь кошмары во сне, а я не могу сомкнуть глаз.

— Тебе надо было меня раньше разбудить.

— Мне нравится на тебя смотреть. Комната утопала в полумраке, в ней было слишком жарко. Я поднялся и широко распахнул окно. Кейра взглядом следила за мной. Эта светлая летняя ночь не скрывала очертаний ее тела. Она откинула одеяло и улыбнулась.

— Иди ложись, — позвала она.

Ее кожа имела привкус соли, ложбинка между грудями пахла карамелью; мои губы нежно касались ее пупка: он был так прекрасен, что я не мог от него оторваться. Я пробежался пальцами по ее животу и поцеловал влажную кожу. Кейра обхватила ногами мои плечи и стала гладить ступнями спину. Потом взяла меня за подбородок и чуть потянула вверх, к своим губам. Под окном весело распевал скворец, казалось, он подстраивается под ритм нашего дыхания. Когда птичка замолкала, Кейра переставала дышать, отстраняла меня на мгновение, упираясь руками в мои плечи, потом опять крепко прижимала к себе.

Воспоминание о той ночи не отпускает меня до сих пор, эта близость изгнала ощущение смерти. Я знал, что ни с одной девушкой мне не пережить подобного, и от одной этой мысли мне делалось страшно.

Над тихой улицей занимался день. Обнаженная Кейра подошла к окну.

— Нам надо уехать из Лондона, — сказала она.

— И куда?

— Туда, где поля купаются в море, — в дальний уголок Корнуолла. Ты знаешь Сент-Моус?

— Я никогда там не бывал.

— Сегодня ночью ты говорил во сне странные вещи, — немного помолчав, произнесла она.

— Мне снились те слова, что произнес священник, прежде чем уйти.

— Он не ушел, он умер! Как и мой отец — хотя священник во время отпевания сказал, что он отправился в долгое путешествие. Умереть — вот четкое и понятное слово, покойник лежит в могиле, и больше он нигде не может находиться.

— Ребенком я воображал, что каждая звездочка — это отлетевшая душа, которая теперь сияет на небе.

— С начала времен на небесах появилось бы слишком много таких звезд.

— Их там сотни миллиардов, а это куда больше, чем когда-либо жило людей на нашей планете.

— В таком случае все может быть. Только мне быстро бы наскучило мигать в холодной пустоте космоса.

— Просто на мир можно смотреть и так. Я не знаю, что ждет нас потом, я об этом редко думаю.

— А я постоянно. Наверное, это неотъемлемая часть моего ремесла. Каждый раз, выкопав какие-нибудь останки, я задаю себе один и тот же вопрос. Кусок бедренной кости да несколько зубов — вот и все, что остается от человеческой жизни, но мне трудно с этим смириться.

— Кейра, от нас остаются не только фрагменты костей, но и воспоминание о том, какими мы были. Когда я вспоминаю об отце, когда вижу его во сне, я отнимаю его у смерти, как будто пробуждаю от сна.

— В таком случае моему отцу спать почти не приходится, — сообщила мне Кейра, — я его то и дело беспокою.

Кейре захотелось съездить в Корнуолл, и мы крадучись вышли из дома, стараясь не разбудить Уолтера, сладко спавшего в гостиной. Мы оставили ему записку: пообещали, что быстро вернемся.

Мой старый автомобиль, видимо, с нетерпением ждал меня в гараже: он завелся с полоборота. В полдень мы уже вовсю катили среди полей и холмов, опустив стекла. Кейра распевала во весь голос, ухитряясь перекрывать шум ветра, гулявшего по салону машины.

В тринадцати километрах от Солсбери мы заметили в отдалении каменные сооружения Стоунхенджа, их массивные очертания четко выделялись на горизонте.

— Ты там была? — спросил я Кейру.

— Л ты?

— У меня есть друзья-парижане, ни разу не поднимавшиеся на Эйфелеву башню, есть другие, нью-йоркцы, ни разу не побывавшие на небоскребе Эмпайр-стейт-билдинг. И вот теперь я, англичанин, вынужден признаться в том, что нога моя не ступала на землю Стоунхенджа, куда стекаются туристы со всего мира.

— Если это тебя утешит, я тоже недоучка, — доверительным голосом сообщила мне Кейра. — Может, сходить туда?

Я знал, что доступ к этому древнему памятнику, чей возраст составляет по меньшей мере четыре тысячи лет, строго ограничен. Когда он открыт, посетители проходят по огороженной дорожке, перемещаясь по сигналу свистка, в который старательно дует гид. Отклоняться от заданного маршрута строго воспрещается. Я сомневался, что нам позволят свободно там разгуливать.