Валерий Мухачев - Сын предателя

Отец, конечно, был всего унтер-офицером в отставке, но слово "офицер" поднимало его отца в разряд ненавистных белогвардейцев. Самого Ивана Семёновича спасло от преследования мастерство столяра-краснодеревщика. Слишком мало было мастеров в городе такого уровня, а мебель была нужна любой власти.

Большой дом отец Фёдора во-время продал по частям. Семья переехала в скромный домик на окраине, который и не выпячивался в те годы, когда происходила крутая чистка рядов советских людей.

Мысли исчезли сгновенно от следующего окрика:

-Офицер? - рявкнул немец, обратив внимание на забинтованную руку на привязи и вьющиеся волосы на голове.

-Нет-нет, господин генерал! Он просто лечится! Сломал руку! Упал и сломал! - забыв заикаться, проговорил одним духом лекарь.

-Гут, - успокоился немец, - забрать тоже. В регистратуре проверить.

Русскоязычный немецкий офицер обеспокоил Фёдора. - "Неужели провокация?" - подумал он, связывая этот визит с пролетевшим самолётом почему-то на запад.

Их всех повели под конвоем в центр села. Парашютистов Фёдор сразу определил в группе конвоируемых. Один из них был молодой мужчина, второй была девушка, как предположил Фёдор, скорее всего, радистка. Этих двух посадили в кузов грузовика и увезли первыми.

Фёдора и солдат, сбежавших с поля боя и сдавшихся теперь немецким автоматчикам без сопротивления, заперли в сарае, бывшем коровнике, в котором были маленькие. продолговатые щели, заменявшие окна, и пол, густо усыпанный прелой соломой вперемежку с ароматными лепёшками.

Через некоторое время дверь в сарай приоткрылась, и в щель бочком протиснулся знакомый им всем староста.

-Ну, цвет советской армии, кто хочет жить, прошу за мной, а кто хочет сгнить в концлагере, можете начать гнить уже в этом коровнике!

Фёдор не сомневался теперь, что староста был из тех перевёртышей, которым было с любой властью по пути. Но и сам он не очень-то много хорошего получил от этих Советов, в которых заседали бывшие лодыри и алкоголики. Он и сам превратился в любителя выпить, чтобы не прослыть белой вороной. От этого и заработал язву желудка. Был ли смысл упрямиться судьбе, которая толкала его к выходу из этого сарая, когда ещё неизвестно было, чего от него потребуют немецкие вояки.

Воспоминание о бесконечном гуле самолётов над головой и лязге гусениц танков в недавнем бою были красноречивей агитаторских речей. Он нерешительно переминался с ноги на ногу, ожидая, что будут предпринимать остальные. И солдаты понуро двинулись к выходу. Фёдор последовал за ними.

-Оружие вам не потребуется, - заявил немецкий офицер. Характерный для этой нации акцент даже короткие фразы не в состоянии были скрыть. - Будем освобождать территорию от помощников партизан. Вы получите спички, бнзин и будете поджигателями. Невыполнение приказа карается смерть! А сейчас вы, проявив солидарность с немецкой армией, награждаетесь обеденным перерывом!

Староста шагал впереди решительным шагом, за ним - солдаты, смотревшие себе под ноги, согнув спины и ставшие чуть ниже ростом, неуверенно мяли сапогами землю. Фёдор шёл позади, мучимый приступом язвы желудка и ноющей болью в сломанной руке. Офицер на мотоцикле с двумя немцами укатил вперёд, даже не удосуживаясь проконтролировать группу русских пленных. Всё это казалось Фёдору странным. Походило на какой-то плохой спектакль. Правда, удирать было так же бессмысленно, как и оставаться в этом стаде.

Он уже почти не удивился, когда в бывшей конторе колхоза увидел Рыжего и Чернявого, одетых в немецкую форму, мирно беседующих с немецким офицером и двумя немецкими солдатами. Самым убийственным для Фёдора был тот факт, что и два парашютиста были здесь совсем не в виде арестованных, и никакого допроса не велось. Обсуждалось что-то важное, так как при входе группы пленных все замолчали.

Обед был не особенно щедрый - чисто деревенская пища. Картошка, кружка молока и домашние лепёшки были поставлены на стол двумя невзрачными бабками. Фёдору такая пища желудок не излечивала, но выбора не было, и он старательно пережёвывал не разогретую кртошку, запивал холодным молоком, отдельно жевал лепёшки, мысленно проклиная себя за отказ воспользоваться советом Прасковьи и врача.

-Как рука, лейтенант?

Вопрос прозвучал так неожиданно, что Фёдор сначала даже не понял, кому он направлен. Он поднял голову, оглядывая всех по очереди. Видя направленные на него взгляды, он даже не понял, кто задал вопрос.

-Это ты зря снял знаки отличия, лейтенант! - прозвучал всё тот же голос, и Фёдор увидел открывающийся рот Рыжего в немецкой форме. - Теперь вот перед всем честным народом отвечай, как воевать дальше будешь - с нами или против нас?

-Так рука же не заживает, - осторожно начал Фёдор, - и желудок у меня вконец разболелся.

-Так шлёпнуть тебя и все твои болячки враз исчезнут, а? Ты ведь на войну-то шёл, небось, чины хапать, а не желудок лечить!

-Ладно тебе, Рыжий! - зыкнул немецкий офицер. - Нам лейтенант нужен не для стрельбы. Он, думаю, грамотнее нас всех в разработке операций. Так что он и без лычек на гимнастёрке и ромбиков разных разберётся в боевых планах. Ну, пожрали? А теперь, встать и пошли готовиться к шмону!

-Ты не думай, ты лечись! - успокаивал лекарь. От желудка у меня есть хорошее средство, настой из трав сделаю к ночи, будешь пить. Через недели три почувствуешь себя лучше. А рука будет болеть, пока хрящ не рассосётся. Пуля, конечно, попортила руку, но всё же по касательной прошла, так что повезло тебе, могла и оторвать при прямом попадании. А немцев я испугался, честно говоря, зря. Не такие уж они и страшные, если их не злить да не перечить...

Лекарь то ли Фёдора успокаивал, то ли старался свою совесть усыпить, но выглядел в своих разглагольствованиях неубедительно. Фёдор почти не слушал его, обдумывая, как ему вести себя дальше. Поверить, что он, офицер НКВД, не попадёт под перемалывающую машину Сталинских жерновов, он не мог. Если бы он был родом из Московской области или, что ещё ужаснее, приграничных с Германией областей, он мог бы считать это продвижение фашистов в сторону Москвы катастрофой. Но, проехав немало часов до фронтовой полосы, он поразился Российскому простору, который одолеть едва ли удастся Германии, несмотря на рабскую помощь всей Европы.

Поэтому сотрудничать ч сомнительно побеждающей Германией он не смог бы решиться даже в минуты страха за свою жизнь. Оставаться в этой компании было уже душе противно, но и бежать было просто некуда. Болото простиралось во все сторны, а где не было болота, всюду - немцы, их посты, их техника.

Население, оставшееся в оккупации, едва ли было надёжным. А советские войска откатывались к востоку, судя по глухим раскатам артиллерийской канонады, с угрожающим ускорением.