Валерий Мухачев - Сын предателя

Непонятно почему, по какой причине этот дом на одном из холмов города Ижевска был носителем магической силы зла. Наверно, и сам холм с несколькими кварталами или, лучше сказать, улочками из деревянных домов, был загадочен и непонятен для разумно мыслящего человека. Но опять лучше начать всё по порядку.

В далёком двадцатом веке, во время Гражданской войны, сам Колчак пытался отстоять Монархию в России именно на этом холме, и солдаты его, белогвардейцы, накопали много окопов и траншей. То, что в эту землю пролилось много белой и красной крови, можно не сомневаться. Не от этой ли беды жители домов, построенных позднее на этом братоубийственном холме, стали чем-то отличаться от жителей других районов города?

Нет, конечно, отличие это не бросалось в глаза настолько, чтобы можно было сделать какой-либо вывод в ту или другую сторону. Но то, что жители именно этого холма, то-есть, его улочек, всё время рвались в дальние путешествия, был факт бесспорный. Как будто души умерших на поле брани звали этих жителей в те края, в которые переселились они в новой своей ипостаси.

Но это всё - отступления, которые, может быть, не имеют ничего общего ни с климатом летом и зимой, ни даже с историей, которая так или иначе задела каждую семью, и кому-то пришлось, независимо от своего желания, чуточку изменить её в том направлении, которое, как твердят верующие, угодно богу.

Было необычайно жаркое лето, какое бывает после очень суровой зимы. Спортивного сложения молодой мужчина шагал в военкомат, находившийся в двухэтажном деревянном доме в центре города, через коротких четыре часа после объявления войны. Здесь, в далёком тылу, в небольшом тогда предуральском городке, мало кому верилось, что война будет долгой и кровопролитной.

Наверно поэтому появление без повестки добровольца выглядело бравадой, и военный комиссар подозрительно смотрел на прославленного спортсмена, которого знал не только по фотографиям в местной газете.

В тридцатых годах двадцатого века в Советском Союзе было время спортивных и трудовых подвигов, приравненных к борьбе за освобождение рабочего класса во всём мире. Поэтому спортсмены, на каком бы уровне и в каком бы городе ни поднимались на пьедестал почёта, пользовались всеобщим вниманием, и власти относились к ним весьма благосклонно.

Военный комиссар встал навстречу молодому мужчине, посмотрел испытующе в глаза и, не давая что-либо сказать, опередил:

-Понимаю, понимаю! Патриотизм похвален. И всё же прошу подождать! Вызовем.

Военный комиссар посмотрел в бумаги, лежавшие на столе и затем веско продолжил:

-Война - дело серьёзное. Нужна армия на передовой, тут всё понятно. Но нужна армия и в тылу! Кто-то и винтовки должен давать фронту.

-Но я - сапожник! Я не умею делать винтовки. Я умею хорошо из винтовки стрелять!

-Прекрасно, - пробурчал комиссар, - наслышан, вы имеете значок "ворошиловского стрелка"?

-Да, конечно.

-Ждите, вызовем. Если обстоятельства потребуют, назначим командиром отряда новобранцев. Но прошу подождать. Мы ещё не знаем подробностей инцидента. Кто знает, может быть, через день-другой ситуация стабилизируется и ваша активность будет выглядеть, как паника!

Молодой мужчина щёлкнул каблуками своих щёгольских сапог, развернулся по-военному и молча вышел. Военный комиссар с неприязнью отнёсся именно к виду щёгольских сапог молодого мужчины, отчего и разговаривал подчёркнуто сухо. Конечно, сапожник, носивший хорошие или даже замечательные сапоги, имел право на это, но выходил за рамки пословицы -"сапожник без сапог".

Дома молодой мужчина обнял свою тоже молодую жену и ощутил округлившийся живот явно не первого месяца беременности. Только что доброе выражение лица его перекосила гримаса необъяснимой злобы.

-Ты что, сдурела, Параська? Я же на фронт ухожу! Тебе что, Петруши мало? Избавься немедленно!

-Но как, Федя? Он же уже ножками дёргает!

-А вот как!

От сильного удара ногой в живот Прасковья пролетела два метра до кровати, сильно стукнувшись спиной о её дужку. Двойная боль была слабее душевной, которая захлестнула её.

-За что, Федя? - только и простонала она.

-А, чёрт! Я ещё должен объяснять, что от меня не может быть детей? Ты таскала детей от кого попало каждый год! Они подыхали один за другим! И не думай, что этот не подохнет тоже!

И сильнейший удар потряс Прасковью с головы до пят.

Пришла она в себя, когда её Федя, проливая из рюмки капли водки на её грудь, заплетающимся языком твердил фразы, которые закрепились в её памяти и которые не менялись вот уже несколько лет. Все они крутились вокруг вариантов на тему прощения.

Боже мой! Как много раз это повторялось! Сапожник Федя ничем не отличался от членов цеха сапожников. Пил до колик в желудке и до сильнейшего похмельного синдрома. В часы похмелья он страшно мучился от язвы желудка. Мучения мужа смягчали её сердце. Прасковья терпела его необъяснимые взрывы злобы не только ради этих мучительных часов и потом дней тишины. Тогда Федя кроил, шил, прибивал каблуки и создавал шедевры длч модников и модниц.

Он кормил её и Петрушу, обеспечивая не только хлебом и квасом, но и маслом с красной икрой. Конечно, и она вносила что-то в общую семейную кастрюлю, но это "хлебало" было чересчур постным. Каждую субботу, к которой настроение Феди приближалось к взрывоопасному, он надевал модный шевиотовый костюм, который получил в виде приза за победу в бильярд над сорока участниками турнира в санатории "Ессентуки". После этого он мчался в ресторан "Кама", чтобы в кругу друзей-сапожников отметить конец рабочей недели.

Возвращался Федя домой, шатаясь, в добрейшем настроении, прихватив бутылочку водки для себя и бутылку вина для Прасковьи. И горе было отказаться выпить с Федей на брудершафт!

Прасковья жалела мужа, и неизвестно, что в её душе было больше - любви или жалости.

У Феди была травма на границе во время службы. По его рассказам его придавила лошадь, отчего сильно пострадала промежность. Врач-хирург постарался, чтобы всё восстановилось полностью. Однако по молодости лет своих не удержался от шутливого напутствия. По словам весёлого врача Феде после этой беды нянчить придётся чужих детей.

Вот эта неосторожная фраза и стала роковой для Прасковьи. Федя зациклился на мысли, что не способен дать потомство, и Петя, третий по счёту выживший сын, как и два умерших первенца, походил на Прасковью. Из-за этого и невозможно было разубедить мужа. Смуглости кожи и похожести Петиных глаз на отцовские Феде было недостаточно, и он терпел сына, как неизбежное зло, не испытывая к нему отцовских чувств.

Уверенность в свою несостоятельность переросла в подобие шизофрении. В больницу обращаться по такому поводу Федя считал бессмысленным и вымещал злобу на жене, которая, как на грех, была общительна и улыбчива с мужчинами. Ревность Феди их отношения портила основательно.