Валерий Мухачев - Сын предателя

Прасковья сначала относила свою ношу метров на пятьдесят, возвращалась, поднимала подругу и тащила её вперёд вместе с котомкой и санками. И так до тех пор, пока Анна не приходила в себя. Деревенская выносливость Прасковьи была просто удивительной. Походы эти были крайне тяжелы в зимние месяцы. Котомки грузились на санки, поэтому грузили безжалостно много, чтобы прожить в городе дольше. В пути боялись мародёров, которые в то тяжёлое время могли в одночасье лишить всех результатов труда.

Дома ждали вечно злой Петя и едва дышащий Коля, которого старший сын старательно сбывал со света, подобно кукушонку. Соверщенно невероятное упорство проявлял этот копия-отец.

Обычно открывалась створка в окне. Крепыш затаскивал заморыша на подоконник и ждал, когда тот посинеет. Прасковья пустила в дом молоденькую квартирантку, которая работала в заводе дотемна. Петя пользовался днём полной свободой и повторял эту процедуру регулярно.

Летом такая процедура заканчивалась благополучно, но в октябрьские заморозки "бледная поганка" синел основательно. О зиме говорить уже не приходилось. Зимой сорок третьего Прасковья еле доползла до дома и чуть не упала в обморок. Её "малявонька" во весь тощий рост красовался на подоконнике без видимого стекла перед ним, а Петя тщательно поливал его ноги из ковщика. Вбежав в дом, Прасковья схватила ледяное тело младшего сына, затолкала под несколько лоскутных одеял, и заткнула окно подушкой.

Из последних сил затопила печь и помчалась за соседом-стекольщиком. Кончилось тем, что Коля отогрелся под одеялами, выполз из-под них и уселся по-турецки.

А вот Петя заболел именно от переохлаждения. Заболел серьёзно не то от огорчения, что "бледную поганку" ничто не берёт, не то судьбой это было предначертано. Болезнь продолжалась две недели.

Петя лежал в коме, не ел, не пил, не открывал глаза, и только розовый цвет лица подтверждал, что в его теле ещё не прекратилось пульсирование крови. Прасковья бегала по врачам. Некоторые разводили руками, предлагали заказывать гробик. Другие удивлялись, что дитя не гниёт, шёпотом сообщали о чудодейственном немецком лекарстве, но предупреждали об опасности его поисков.

Лишь тот самый молодой акушер, который три года назад завязывал пупок на животе Коли, повернул Петю на правый бок, приподнял головку, и Петя проснулся.

Проснулся, но уже не Петя. То ли мозг его не выдержал это испытание, то ли душа другая впорхнула в его тело более глупая, но успехов ни в чём у Пети не стало проявляться. Более того, он стал смотреть на мать, как на незнакомую женщину, и стал добиваться любви совсем не детской. С шести лет такое влечение пахло патологией. Но, повторю, душа Пети слишком долго отсутствовала в теле, и могло такое статься, что душа погибшего воина на фронтах Отечественной войны могла по ошибке занять освободившееся место.

Прасковья злилась на такое обстоятельство, но отсутствие мужиков в городе, достойных её внимания, сводило с ума не одну её. Хотя в "Совдепии" на все нестандартные ситуации глаза старательно закрывались, и печать захлёбывалась славословиями, подростки в воюющей стране чаще всех разряжали напряги в женском обществе. Но не с шести же лет!

Пропагандисты напрасно объявили, что плоть первична, а душа вторична. Если бы во-время

стали изучать душу, а уж потом тело, может быть, не было и войны такой длительной и такой кровопролитной. И Петя не стал бы с шести лет маленьким старичком с любвеобильной игрушкой в штанишках. Да и в руководстве страны не появились бы самонадеянные голодранцы, которые, имея души рабов, так до кончины по-рабски и мыслили. Ловля шпионов по всей стране походила на откровенную истерию. Нехватка населения в России усугублялась его старательным уничтожением. А Европа задыхалась от переселённости.

Растолкав немецкими плечами народы Европы, гитлеровская военщина захотела прогуляться до Москвы, постреливая по редким кустам, за которыми могли спрятаться русские партизаны с косами и топорами. Война оказалась затяжной из-за просторов, о которых у немецких вояк даже представления не было. За этими далями где-то писал редкие письма Фёдор.

Письма были короткие. В них уже не было бравады спортсмена. Подвиг заключался уже в том, что в винтовке оставался один патрон, а приказа об отступлении не было. С передовой, из-под города Невеля Прасковья получила письмо от мужа с просьбой срочно выслать документы о болезни.

Охая и плача выпрашивала она в больнице сведения о язве желудка Фёдора Лубина. Заведующая терапевтическим отделением послала её в Военкомат за разрешением. И с большим трудом пакет был запечатан и послан в район города Великие Луки. Увы, пакет вернулся в ноябре сорок первого назад с припиской - "не значится". А в декабре сорок первого года пришло последнее письмо из партизанского отряда. Как оно дошло, объяснить невозможно. Ожидание следующей весточки затянулось навечно. Не было и похоронки. Появилось извещение - "пропал без вести". Худшее из худших - это извещение не давало права на получение пенсии на детей в годы войны. Правда, ясли и детский сад выхлопотать было можно.

"Прогулки" в деревни продолжались. Колю удалось устроить к четырём годам в Детский сад. Там ещё как-то кормили. Конечно, повора воровали и воспитателей подкармливали, но детки худо-бедно в туалеты что-то откладывали, ухитряясь расти по полсантиметра в месяц. От жировых отложений страдать не приходилось. Ввиду отсутствия мыла дети страдали от обилия глистов, вшей и чесотки. Постоянное желание есть приводило к привычке обсасывать пальцы, жевать траву, облизывать листья тополя, когда на них выступало подобие чего-то сладкого. И всё же это для Коли было спасением от проделок узурпатора-брата.

В годы войны весь город увлекался пешеходными прогулками, и талии были практически у всех и в любом возрасте. Правда, мешковатая одежда, в которой щеголяла Советская нация, скрывала не только излишнюю худобу, но и прекрасную фигуру молоденьких девушек. Трамваи ходили редко, на разъездах стояли по пять-десять минут. В центр, на улицу Советскую можно было придти, отстав от прибытия трамвая на немного. Выгодно было ехать разве что до Казанского вокзала.

Прасковья поднаторела на спекуляции. Продавала военным курево, полученное для цели выуживания информации из уст словоохотливых солдат и офицеров, разницу имела, как премию. Варила мыло, изготовляла конфеты, но быстро лишилась этого безопасного приработка, не сумев выполнить план по выявлению "врагов народа". Попыталась она и на свой страх и риск халявно заработать, наполнив спичками чемодан в Казани, чтобы продать на Ижевском рынке. Здесь она попала в облаву. Сделав вид, что проходила мимо, Прасковья бросила своё неокупившееся богатство, и смешалась с толпой зевак.