Грэм Грин - Человек внутри

Руки были сильные, как у обезьяны. Эндрю, двигаясь как можно тише, сделал три шага назад, и туман поглотил его. Он подождал, прислушиваясь, — сердце бешено колотилось, — и он чувствовал, что его стук заглушит любой возможный шум. Он больше не видел Карлиона и, следовательно, был уверен, что Карлион не видит его. Беспокойство, которое трепало ему нервы, было порождено неуверенностью, узнал Карлион его шаги или нет. Он ждал, боясь бежать, потому что для этого ему пришлось бы повернуться спиной.

Ни звука… кроме тихого, повторяющегося капания с ветки за правым ухом. Он попытался убедить себя, что Карлион ничего не слышал, и все же не мог отделаться от вида крепко сжатых рук. Его мозг избрал другую тактику и запротестовал: «Даже если Карлион и узнал мои шаги, нечего бояться». У Карлиона, в конце концов, не было оснований предполагать, что он, Эндрю, был причиной некой гибельной схватки. Карлион был его другом. «Мой друг. Мой друг. Мой друг», — повторял он, пытаясь унять панику в сердце.

Должно быть, прошло несколько минут, прежде чем какой-то звук нарушил тишину. Это был не тот звук, который Эндрю ожидал услышать. Это был тихий свист, не громче того, что от изумления бессознательно издает человек. Эндрю насчитал шесть оглушительных ударов сердца, прежде чем свист повторился. Дальше — тишина. Эндрю очень осторожно отошел к обочине дороги и чуть дальше в туман. Эти шаги пугающе громко отдавались у него в ушах. Он наклонился вперед и прислушался. Неясное оранжевое сияние указывало то место, где резко обрывался туннель из тумана. В нескольких ярдах от него стоял невидимый Карлион. Эндрю не верил, что тот хотя бы шевельнулся.

Эндрю еще немного наклонился вперед. Ему показалось, что он слышит тихий шепот. Его трясло. Стало как-то жутко при мысли о Карлионе с его печальным обезьяньим лицом, который безмолвно стоял спиной к Эндрю, напряженно сцепив руки, свистел и шептал что-то себе под нос. На миг Эндрю засомневался, а не сошел ли его друг с ума от событий последних нескольких дней (он не мог, даже убегая в страхе, думать о Карлионе иначе, как о друге). Ему захотелось выйти из туннеля и взять Карлиона за руку. Он подумал, как часто думал и раньше, насколько все было бы по-другому, будь Карлион его отцом. Прошлой ночью во мраке леса и вдали от Карлиона он боялся его. Теперь, когда опасность нависла над ним, он разрывался между страхом, безрассудным, неразумным страхом, и дружбой, которая была почти завистливой, ожесточенной любовью.

Позже Эндрю считал, что в другой момент он бы вышел и поздоровался с Карлионом, но пока он глядел на оранжевое сияние, страх восторжествовал над дружбой. На миг какая-то тень прорезала снизу вверх сияние и беззвучно исчезла снова. Кто-то вошел в туман. Эндрю вжался спиной в изгородь и прислушался. Стояла абсолютная тишина. Эндрю был уверен, что где-то в нескольких футах Карлион тоже прислушивается, возможно пытаясь уловить стук сердца, которое колотилось так предательски громко. Затем кто-то ногой отшвырнул камень и он некоторое время с грохотом катился по склону. Еще одна тень прорезала сияние и исчезла.

Вероятно, именно эта вторая, более беспечная тень, которую услышал Эндрю, на ощупь шла вдоль изгороди, шумя, как легкий ветерок по жнивью. Продвигалась она медленно, трогательно пытаясь не шуметь, — с пафосом гиппопотама, осторожно шагающего по сухим веткам. Пафос, однако, не трогал Эндрю, который совершенно отчетливо понял, что через несколько минут его неизбежно обнаружат. Он не мог бежать, не выдав себя, и его единственной надеждой было бесшумно шагнуть на середину дороги. Но где была первая тень — Карлион? Для того чтобы оторвать спину от дружески надежной живой изгороди и беззащитным выйти на дорогу, необходимо было несвойственное ему мужество. Он боялся, что если двинется, то столкнется с Карлионом. И только осторожное потрескивание вдоль живой изгороди, с каждой минутой все приближавшееся к нему, заставило его наконец двинуться.

Два шага, которые он сделал к середине дороги, показались даже ему самому бесшумными, но он не успокоился. Он чувствовал себя незащищенным. Хотя он ничего не видел, он чувствовал, что, пока он так нелепо стоит, опустив вялые, бессильные руки, его любой может увидеть. Ему показалось, что он слышит, как они приближаются к нему, и ему дико захотелось закричать: «Стойте, стойте, стойте, пожалуйста, постойте!» В школе он играл в одну игру, где мальчик, частенько он сам, стоял, повернувшись ко всем спиной, и считал до десяти, а остальные подкрадывались к нему и должны были до него дотронуться. Возможно, Эндрю забыл, но он никогда не проигрывал, когда, торопливо считая, напряженно ждал, пока чья-нибудь рука коснется его спины. И теперь он поспешно начал считать: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять», как будто на «десять» его могли пощадить. Он не знал, почему считает, и не было пощады. Он помнил, что у него в кармане был нож, но не мог припомнить, в каком, и не отваживался посмотреть. Он боялся даже поднять руку, чтобы не зашуметь, рассекая воздух. Он стоял, вяло опустив руки по швам, как кукла, из которой выпотрошили опилки.

Шуршание вдоль изгороди прекратилось далеко не сразу. Послышался шепот, слишком слабый, чтобы уловить хотя бы слово. Затем началось шуршание вдоль изгороди с противоположной стороны дороги, более быстрое, почти небрежное. Затем оно тоже прекратилось, шепот возвратился и неуловимо парил в тумане. Иногда ему казалось, что шепот исходит справа, иногда — слева, а в другой раз — сзади. Шепот стал быстрее и, казалось, безнадежно рвался вверх и вниз, как запертая в комнате птица. Эндрю начало казаться, что он различает слова. Несколько раз ему послышалось собственное имя: «Эндрю». В сердце шевельнулась надежда на то, что Карлион махнет рукой на поиски и сочтет его бегство само собой разумеющимся. Как будто в подтверждение его надежд шепот становился все более и более беззаботным. До него долетали фразы: «Где-то здесь» и «Я могу поклясться, что это его шаги».

Немного погодя в тумане раздался голос Карлиона, похожий на унылые завывания ветра:

— Эндрю, Эндрю. — И затем: — Чего ты испугался? Что с тобой? Это Карлион, всего лишь Карлион.

Очарование голоса! Он, казалось, содержал все, чего так сильно желал Эндрю: покой, дружбу, конец бесполезной борьбы. Он хотел сказать: «Я здесь, Карлион» и лечь в туман и заснуть, чтобы, проснувшись, увидеть Карлиона, сидящего рядом, задумчиво и добродушно болтающего о том о сем; чтобы все — и тошнотворное утомление от опасности, и кислый запах дыма, и монотонность ветра — потонуло в холодной красоте его голоса. Извечно повторяющийся стук ног о палубу, а над ним — хлоп, хлоп, хлоп стреляющей парусины, проклятия, неразбериха, суета, волнение, а ниже обезьяноподобное лицо Карлиона, преображенное покоем.