Мария Метлицкая - И шарик вернется…

Поплакала Раиса, отвела душу и стала думать. Дурой не была — ум сметливый, деревенский. И решила — пусть Шурка рожает. Может, Валерик успокоится. По вокзалам за девками дешевыми бегать перестанет. А поженятся — Шурка их пропишет. Дом в деревне Рая тогда продаст, деньги на книжку положит. На старость. И Шурка ее не бросит — если болезнь или что другое. Шурка совестливая, ухаживать будет. Но главное — они будут москвичи. С трехкомнатной квартирой. Ни скотины, ни огорода, ни печки, ни сортира дощатого. Горячая вода, теплый туалет, плита белая газовая. Батареи греются. Намерзлась Раиса за свою жизнь.

В общем, как надумала это, так плакать и жалеть себя перестала. Поставила на плиту чайник, заварила свежего чайку и заглянула к племяшке:

– Идем, Шурка, чай пить! Идем! С чаю всегда легчает. Особенно со сладкого да с конфетами.

Да нет, все и не так уж плохо. По крайней мере, у Тани с Лялькой — две недели спокойной жизни, с почты звонили только родителям, никаких мужиков. Да и кому, собственно, звонить? Мама сказала, что звонил «этот твой». Понятно — Смолянский. Пытался выяснить, куда уехала Таня. Мама, естественно, молчала как партизан. Лялькина маман поливала папашу. Ну это песня старая. И когда успокоится?

Они купались, загорали, объедались фруктами. По вечерам трепались, обсуждали Лялькин отъезд и Веркину историю. Верку было жалко. Очень жалко — до слез. К десятому дню захотелось домой. Странно устроен человек! Торопится к проблемам. Лялька никак не могла успокоиться по поводу Зои. Говорила, что устроит ей — мало не покажется. Таня уговаривала Ляльку с ней не связываться — себе дороже. Никогда не знаешь, что от этой гадины ждать. Еще может навредить с отъездом. Лялька все это понимала, но успокоиться было трудно. Последние два дня даже неохота было ходить на пляж. Усилием воли… Дурочки! Не знали, что впереди — не сахар.

Верка пыталась найти в Питере какие-нибудь концы. Пока не получалось. Отцу она больше не звонила, хотя понимала, что вряд ли обойдется своими силами. И еще понимала, что в Москву не вернется. Наплевать, что остался последний курс и диплом. Да и вообще — на все наплевать!

Светик кокетничала со вторым секретарем — тем самым красавцем плейбоем, тем более что его супруга отбыла в Москву в отпуск. Секретарь улыбался и делал Светику комплименты. А однажды, когда никто не видел, погрозил ей пальцем, как бы шутя. Светик рассмеялась, кокетливо повела плечиком: дескать, что же я могу с собой поделать? А однажды, совсем поздно вечером, проходя мимо его дома, увидела, как он сидит на диване, положив ноги на журнальный стол, и потягивает из широкого стакана виски. Светик встала на цыпочки, подошла к окну и постучала. Он растерянно посмотрел по сторонам и повернул голову. Потом резко встал, подошел к окну, приоткрыл створку и жестко сказал:

– Заигралась совсем. Страха нет. Или — мозгов. — Потом усмехнулся: — Думаешь, я, чтобы десять минут покувыркаться с тобой, жизнь свою под откос пущу? Домой иди, — добавил он грубо и захлопнул окно.

– Сволочь! — крикнула Светик и поковыляла к дому. По дороге у нее подвернулась нога, стало очень больно. Она выругалась, сняла босоножки и дальше пошла, спотыкаясь, босиком. По дороге ей встретилась соседка Катя.

– Шляешься все? — спросила она. — А муж голодный дома сидит?

– Пошла к черту! Тебе-то какое дело? За своим следи! — крикнула Светик.

Катя прошла мимо, а Светик села на ступеньке и разревелась. «Просто нога очень болит! — убеждала она себя. — Дело только в ноге».

Зоя отдыхала с мамой в Плесе. Красивые места! Правда, пансионат паршивый — не то что бабушкин санаторий для старых большевиков. Удобства на этаже, ржавый душ, серое пюре с бумажными сосисками на ужин. Но много гуляли, купались, читали. Мама говорила:

– Набирайся сил! Впереди — последний курс.

Ходили в деревню и покупали у бабки банку парного молока. Зоя банку выпивала — литровую, для здоровья. После обеда спала два часа, послушно набиралась сил. А силы были ей очень нужны, потому что вся жизнь — борьба. Например, за правду. И за справедливость. А у нее были своя правда и своя справедливость — такие, какими она их понимала.

Шура не знала, что делать. Пошла в поликлинику к районному гинекологу, сказала, что хочет сделать аборт. Врач объяснила, что у нее отрицательный резус. Первую беременность прерывать нежелательно. Шура настаивала: рожать она не будет, и это абсолютно обдуманное решение. Врач вздохнула и дала справку. В больницу надо было ложиться через два дня. Когда, держа в руках направление, Шура вышла из поликлиники, ей стало немного легче и даже захотелось мороженого. Она села на лавочку, развернула эскимо и с удовольствием его съела. Хотя, что такое — «с удовольствием», она давно забыла. А оказалось — вкусно!

Таня приехала в Москву — надо было готовиться к учебе. А так не хотелось! Однажды вечером лежали в постелях и трепались с Женькой. У сестры случился школьный роман. Тане было смешно, но виду она не подавала. Женька рассказывала, как они целуются в подъезде.

– Нравится? — спросила Таня.

Женька пожала плечами. Потом сказала смущенно:

– Ну так, ничего.

Они уже стали засыпать, когда раздались стук в дверь и долгий, непрерывный и настойчивый звонок. Таня вскочила с кровати и подбежала к двери. Посмотрела в глазок. За дверью стоял отчим.

– Откройте! — кричал он и барабанил в дверь.

– Уходи! — крикнула в ответ Таня.

– Ну пожалуйста, открой! — взмолился он.

Из своих комнат вышли мама и бабушка. Все стояли, замерев, и испуганно смотрели друг на друга.

Выскочила Женька и бросилась к двери. Таня перегородила ей дорогу.

– Пусти! — крикнула она.

Таня замотала головой. Женька попыталась отпихнуть Таню от двери, та затолкала ее в комнату. А отчим продолжал колотить и надрывно кричать. Вышел сосед, пригрозил вызвать милицию. Нажал кнопку лифта и втолкнул туда отчима. Женька сидела на полу и рыдала.

– А о маме ты подумала? О бабуле? О том, что будет дальше. Ну если мы его пустим? Во что превратится наша жизнь? И твоя — в том числе? — увещевала ее Таня.

Мама и бабушка стояли под дверью их комнаты, не решаясь войти. Таня подняла Женьку с пола и уложила на кровать, легла рядом, укутала ее одеялом и обняла. Зашептала:

– Так надо, Женечка. Так надо! Ради всех нас. Ради мамы. Ради бабули. Она этого всего кошмара не вынесет. Мы просто не сможем жить. А он — человек конченый. Ему уже не поможешь. Надо думать о себе и о своих близких. А он сам выбрал такую жизнь, понимаешь?

Женька лежала, отвернувшись к стене, и продолжала реветь. Потом повернулась к Тане и спросила, зло сощурив глаза:

– А тебе не жалко его? Ну хотя бы чуточку? Ведь он растил тебя. Поил, кормил. Пусть неродной! Не жалко?