Мария Метлицкая - И шарик вернется…

– Жалко, — отозвалась Таня. — И дело не в том, что неродной. Просто бабулю и маму жалко сильней. И тебя, кстати, тоже.

– А про себя не забыла? — крикнула Женька и добавила: — Иди к себе. Надоела.

Таня поправила на ней одеяло и легла к себе. На душе было погано. Так погано, что и представить трудно. Она пошла на кухню. Там в темноте сидела бабушка и курила. Таня села на табуретку и тоже взяла сигарету. Обе молчали.

Отчим умер через три дня. Его сожительница Лариска, поняв это, испугалась и выволокла тело на лестничную клетку, где вечером его и нашли соседи. Милиция звонила в ободранную Ларискину дверь, но Лариска не открывала.

Отчима увезли в судебный морг. Похоронами занимались Таня и мама. Женька не выходила из своей комнаты, ни с кем не разговаривала. Целый день лежала в постели, отвернувшись к стене.

Таня повезла в морг костюм, ботинки и рубашку — его любимую, голубую в тонкую синюю полоску.

Ехала в метро и ревела. И наплевать на окружающих!

Она еще не понимала, что не простит себе того поступка всю оставшуюся жизнь. И не помогут никакие оправдания про маму, бабулю и покой семьи. Потом, с годами, поняла: всегда, когда есть хоть малейшая, мизерная возможность помочь человеку, просто протянуть руку в нужный момент, ко времени, обязательно, непременно надо это сделать, наплевав на собственный комфорт и спокойствие. Но этому жизнь ее научит не сразу. А пока оставалось только реветь и жалеть всех — маму, бабушку, Женьку. И еще — себя. Про отчима — говорить нечего. И тут ничего не работает — ни злость, ни обиды, ни слова, что каждый — хозяин своей судьбы и мы сами выбираем свой жизненный путь и свою судьбу.

Господи, ну почему так всех жалко! И так болит сердце! Странно как-то болит, по-взрослому.

Верка поселилась у Эммочки, маминой младшей сестры. Покойная бабушка говорила, что Эммочка — «женщина с несложившейся судьбой». А где они, господи, со сложившимися судьбами? Что-то не наблюдаются!

Формально Эммочка была старой девой, то есть замуж не выходила ни разу. А вот любовников всю ее жизнь было предостаточно. Вернее, это были не любовники, а СВЯЗИ — долгие, томительные и бесперспективные. По-другому, впрочем, у Эммочки сложиться и не могло. Была она довольно странная — вроде бы и хорошенькая, но ужасно чудная. На лице — всегда слабая улыбка. Гарри говорил — «придурковатая». Глаза подводила неряшливо и неумело, большой и довольно красивый рот красила какой-то безумной морковной помадой, щеки активно румянила. Одевалась, мягко говоря, странновато: дурацкие шляпки, бесформенные пальто, кофточки с жабо, бантиками, рюшами и брошками. Обязательно — каблуки и чулки со стрелками. В общем, помесь престарелой шлюхи с городской сумасшедшей — тоже определение Гарри. И еще — при всей симпатичности довольно правильного лица у нее был мелкий, но неприятный недостаток — в уголках крупных и сочных, красивых по рисунку губ вспенивалась густыми бурунчиками слюна, особенно когда Эммочка начинала о чем-то горячо спорить или просто быстро говорить. Покойная бабушка тогда молча протягивала ей носовой платок. Эммочка промокала уголки рта, но предательская слюна начинала через минуту пузыриться вновь. Гарри брезгливо кривил рот и говорил Верке, что, даже если бы вымерли все женщины на земном шаре, с Эммочкой он бы «не стал ни за какие коврижки. И даже за все блага мира». Он ее не любил. Наверное, глядя на нее, думал о том, почему так рано и нелепо ушла его красавица и умница жена, а «это недоразумение» живет и вполне себе здорова.

Эммочка всю жизнь прожила с бабушкой. Все хозяйство — от готовки до стирки и походов в магазин — вела умная и шустрая бабуля. Когда она умирала, то больше всего страдала не от болей, а от мыслей, как без нее проживет ее странная, чудная и абсолютно не приспособленная к жизненным реалиям дочь. Эммочка не знала, как заполнить квартирные счета, какое выбрать мясо на котлеты, сильно удивилась, когда объяснили, что на зеленой крышечке кефира стоит дата изготовления. Обманывали ее везде — и на рынке и в магазине. После смерти матери она нашла две довольно объемистые сберегательные книжки. Очень удивилась и очень обрадовалась. Купила у соседки за огромные деньги старую котиковую шубу, которая расползлась через два месяца. Претензий соседке она не предъявила — говорила, что это неудобно. Потом поехала в круиз по Черному морю на пароходе, съездила в Прибалтику. Обедала в «Астории». Купила своему любовнику подержанную «Волгу» белого цвета в надежде, что он будет ее возить в путешествия. Но в путешествия он возил исключительно свою семью. Эммочка очень удивилась, что деньги быстро закончились — именно удивилась, а не расстроилась.

Работала она, или, как сама говорила, служила, в Эрмитаже, младшим научным сотрудником. Зарплата крошечная, но она всем была довольна. Жила в коммуналке на Марата — две большие смежные комнаты с лепниной на потолке и неработающим, что естественно, камином.

Верке она выделила отдельную комнату, в которой раньше жила бабушка. Сели ужинать. На столе — деликатесы: пожарские котлеты из кулинарии и салат оливье. На десерт — кофе и пирожные. Тараторила про своего нынешнего любовника — коллега, научный работник, живет с сумасшедшей великовозрастной дочерью, та не дает ему устроить личную жизнь. Он даже не остается у Эммочки ночевать. Но человек глубоко образованный и глубоко порядочный. И с Эммочкой у него — полное единение душ.

Верка слушала и молча кивала. Наконец тетка спросила, что привело ее в Колыбель Революции.

Верка все рассказала. Тетка слушала, закрыв рот ладонью, и тихо вскрикивала. Дослушав племянницу, она тяжело вздохнула, сказала, что Гарри вполне может понять, хотя действий его не одобряет. Она извлекла из комода маленькую потертую кожаную коробочку, открыла ее и положила перед Веркой. В коробочке лежали изумительной красоты сапфировые серьги.

– Мамины, — сказала Эммочка. — Это такое счастье, что я их не профукала, — хихикнула она. — Мама говорила — «на черный день». И вот он настал, — с пафосом, закинув голову, сказала она.

– Нет, Эмуль, — Верка отодвинула коробочку, — деньги пока есть. Все-таки это последняя память о бабушке.

Эммочка возмутилась:

– При чем тут память? Я что, ее без этих серег забуду? — Она гневно посмотрела на Верку. — Сейчас главное — спасти человека. — И добавила, сложив руки на груди: — Во имя любви! И нанять лучшего адвоката. Не просто хорошего, а лучшего, — повысила голос она. Потом села на стул и прикрыла глаза.

«Чокнутая, конечно, — подумала и вздохнула Верка. — Чокнутая, но хорошая. Таких сейчас не делают». Она встала, поцеловала тетку, собрала со стола посуду и пошла на кухню.