Виталий Безруков - Есенин

— Можно только позавидовать, — угодливо осклабился Евдокимов. — Что ж, счастливого пути! — пожал он руку Есенину и вышел в коридор.

— Я тоже, пожалуй, пойду!.. Вещи собрать надо… к Толстой заскочить. — Есенин протянул Берзинь руку.

Анна, открыв перед Есениным дверь, сказала громко, явно для чужих запей:

— Сергей Александрович, зайдите в кассу: я вам выписала гонорар авансом за новые стихи, что вы, надеюсь, привезете с Кавказа! Купила вас на корню! — Воровато оглянувшись, она обняла Есенина и прошептала на ухо: — Я надеюсь, ребенка от тебя рожу! — и погладила она себя по животу, захлопывая за ним дверь.

Ошарашенный таким известием, Есенин пошел по коридору, раскланиваясь с чиновниками, которые будто случайно высыпали из кабинетов покурить. Они провожали Есенина аплодисментами и двусмысленными возгласами:

— Поздравляем, Сергей Александрович! Прекрасно! Мы слышали… замечательная поэма! Заходите, будем рады вас видеть! Мы тоже вас любим!

Получив в кассе солидную сумму, Есенин с благодарностью и тревогой подумал о Берзинь: «С ума сошла баба! Ребенка от меня хочет рожать!.. Странные все-таки эти еврейки, и знают ведь, что не женюсь». Он вспомнил о Вольпин, что недавно родила сына. Остановив извозчика и усевшись в пролетку, бросил по привычке: «На Пречистенку!» — и тут же спохватился, вспомнив, что с Айседорой все кончено: «Нет, на Брюсовский! Давай, отец, гони!»

На душе у Есенина было легко. Во-первых, он чувствовал себя уверенно, когда в кармане у него были деньги, и он уже рассчитал, что часть он пошлет родителям в деревню, сестрам оставит, да и сам в дороге не будет жаться. Во-вторых, радовала сама предстоящая поездка. Пролетка неслась по Садовому кольцу. Весело поглядывая по сторонам, Есенин увидел спешащую по тротуару Миклашевскую.

— Стой, отец! — схватил Есенин извозчика за плечо. — Я сейчас, ты жди! — крикнул он, выскакивая на ходу. Он подбежал к Миклашевской и схватил ее за руку. — Августовская прохлада! Гутя!

— Как вы меня напугали, Сергей! — схватилась за сердце Миклашевская и укоризненно посмотрела ему в глаза. Сделав капризное лицо, чуть приоткрыв рот и слегка вытянув губы, как будто хотела его поцеловать, она выдернула руку: — Вот всегда вы так! Я даже боюсь вас!

«Ты не меня боишься, бедняжка! — подумал Есенин. — Ты просто боишься жизни!»

— Давайте пройдемся немного! — Он махнул рукой извозчику, чтобы тот следовал за ними. — Кстати! Вот вам «Москва кабацкая» — уже давно ношу с собой. — Он достал из нагрудного кармана небольшую книжицу. Миклашевская, открыв титульный лист, увидела надпись: «Милой Августе Леонидовне со всеми нежными чувствами, выраженными здесь». — Как вы, Гутя? Были у Мейерхольда? Я ему о вас говорил… — После памятной премьеры в театре «Острые углы» они вновь перешли на «вы».

— Нет, я не смогла! Спасибо вам! — ответила Миклашевская, пряча в сумочку подаренную книжку. — Ничего, я устроилась на сезон в Московский театр сатиры. Кроме того, концерты: выезжаю в разные подмосковные города…

— Танго «Апаш» танцуете? — улыбнулся Есенин.

— Нет! Все партнеры отказываются танцевать после вас! — пошутила Августа. — Если честно, я и сама не хочу! — искренне призналась она. — Я теперь одна его танцую, как Дункан, с шарфом.

Есенин шел рядом, изредка поглядывая на Миклашевскую, и думал: «Гутя! Гутя! Прожил с тобой в мечтах прекрасные мгновения! А в жизни?..» После недавней близости с Берзинь, которая больше походила на животную страсть, а не на возвышенную любовь, Миклашевская казалась ему воплощением самой добродетели и чистоты.

прочел Есенин и вздохнул, с любовью глядя на Миклашевскую.

— Это новое стихотворение? Прочтите до конца, — попросила Августа.

— Оно есть в этом сборнике! Сами прочтете на досуге!.. Гутя! Я еду в Баку. Поедемте со мной! А хотите, в Туркестан: он давно меня манит! — Есенин остановился, с надеждой глядя на Августу, но та испуганно покачала головой:

— Что вы, Сережа? Я не могу! У меня контракт: я репетирую каждый день, и потом, у меня ребенок… Простите!

— Нет, это вы меня простите, — с сожалением сказал Есенин. — Садитесь, я подвезу вас, — кивнул он на пролетку. По дороге, остановив извозчика у цветочного магазина, Есенин купил ей огромную корзину хризантем. У подъезда дома Есенин, склонясь, поцеловал Миклашевской руку, а она нежно погладила его вьющиеся волосы.

— Берегите себя, Сергей!.. Не пейте!.. Вы такой хороший! — крикнула она ему вслед, когда Есенин уже садился в пролетку.

— Прощай, моя августовская прохлада! Моя жизнь, что былой не была! — крикнул он в ответ.

Августа долго смотрела вслед пролетке, увозившей Есенина, и заплакала, вдыхая аромат осенних цветов.

Прибыв в Баку, Есенин остановился в самой лучшей гостинице «Новая Европа». Идя с чемоданом по коридору, он неожиданно нос к носу столкнулся с Блюмкиным. Отношения после встречи с Троцким в Кремле у них не заладились, и Блюмкин затаил злобу на Есенина. Но сейчас он радостно воскликнул:

— Ба! Есенин собственной персоной! Ты как здесь? — Он обнял Сергея, как старого друга.

— По приглашению ЦК Азербайджана! — Есенин даже растерялся от неожиданности. — Лично Чагин Петр Иванович в Москве был, вот пригласил…

— Пили, что ли, вместе? — понимающе подмигнул ему Блюмкин и засмеялся.

— Не без этого, — уклончиво ответил Сергей. — На вечеринке у Качалова.

Блюмкин отступил на шаг и оценивающе поглядел на Есенина.

— Так-так… такие, значит, дела? — Оглянувшись по сторонам, он сказал, понизив голос: — Хочу сразу предупредить: я здесь под конспиративной фамилией. «Исаков». Понял, Сергун?

— Чего не понять, Яков, — пожал Есенин плечами, — ты же член компартии Ирана и, должно, выполняешь какое-то задание, так?

— Все правильно понял, поэт, и об этом ни гу-гу! — проговорил Блюмкин с угрозой. — А то ты знаешь: для меня своя голова полушка, а чужая шейка — копейка! — Он захохотал, довольный, что напугал Есенина. — Бросай свой чемодан, пойдем обедать!

— Хорошо, товарищ Блю… тьфу, Исаков! Переоденусь и спущусь в ресторан!

— Давай, я жду! — Блюмкин зашагал по коридору, напевая на ходу: «Это есть наш последний и решительный бой! С Интернационалом воспрянет сброд людской».

Есенин, поглядев ему вслед, зябко передернул плечами и вошел в номер.

В ресторане Блюмкин, уже сильно опьяневший, сидел за столиком с какой-то девицей. Увидев вошедшего в зал Есенина, недовольно протянул:

— Долго ты! Как баба копаешься! Ну, знакомься: моя жена Елена Яковлевна, прошу любить и жаловать! — Он пьяно улыбнулся и подмигнул Есенину.