Виталий Безруков - Есенин

Вот уже несколько минут молча ходит Дзержинский по кабинету, сверля Есенина водянистыми глазами.

— Как вы живете таким незащищенным?.. И до сих пор живы? — остановился он напротив Есенина.

— Сам удивляюсь! — улыбнулся виновато Есенин. — Обложили, как волка.

— А вы не будьте волком, Есенин! — резко сказал Дзержинский. Он подошел к письменному столу и, взяв несколько листов, протянул Есенину: — Прочтите, прочтите!

Есенин стал читать, а Дзержинский снова заходил по кабинету на своих негнущихся ногах.

— За вас ходатайствуют председатель ЧК Украины товарищ Раковский, секретарь ЦК Азербайджана Вардин! Товарищ Луначарский! Они жалеют вас! А вам не жаль себя? Вам на себя наплевать? Наплевать на свой талант, на свою молодость? Может, вы больны? Если вы больной человек, мы вас вылечим! Не хотите? Заставим! У нас есть на то все средства!.. Я прикажу отправить вместе с вами в больницу нашего товарища из ГПУ, который не даст вам пьянствовать… Прочитали?

Есенин вернул Дзержинскому листки:

— Прочитал.

— Когда вы познакомились с Фрунзе? — неожиданно спросил Дзержинский.

— Не помню, — растерялся Есенин. — Перед отъездом из Баку… кажется, на товарищеском вечере, который устроил Сергей Миронович Киров. Меня пригласили…

— Знаю, — оборвал его Дзержинский. — Меня интересует, что они говорили и что вы говорили. Не помните? — вперил он в Есенина ледяной взгляд.

— Нет! — решительно ответил Есенин. — Не помню! Я сильно выпил тогда…

Но Дзержинский не сводил с него глаз.

— Этого не может быть! Не до бесчувствия же вы сразу напились? Что-то ведь помните?

— Помню! Да! — кивнул головой Есенин, и Дзержинский весь напрягся:

— Ну!

— Помню, поздравил Фрунзе с назначением на пост председателя Реввоенсовета… вместо Троцкого…

— А он?

— Он?.. Он мне пальто подарил! — Есенин наивно улыбнулся.

— За что же? Уж не за «Песнь ли о великом походе», где вы Зиновьева с Троцким возвеличили в истории революции наравне с товарищем Лениным? — язвительно усмехнулся Дзержинский.

— Ну, там не только они… И храбрый Ворошилов, и удалой Буденный, — стал оправдываться Есенин, но Дзержинский продолжал, не слушая его:

— Одного этого произведения достаточно, чтобы обвинить вас… не в хулиганстве и пьяных дебошах, — Дзержинский выдержал паузу, нагнетая напряжение, — а в троцкистско-зиновьевском уклоне… и в искажении истории партии и революции.

Есенин побледнел. Он прекрасно знал, чем заканчиваются подобные обвинения. Кроме того, он вспомнил про ганинский манифест «русских фашистов», который был спрятан им на квартире у Изрядновой.

— Я… я… не занимаюсь политикой, я поэт. Просто поэт! Пишу, что чувствую, а мне под руку: так не пиши, эдак не пиши, а пиши вот так! — проговорил Есенин, стараясь не глядеть на Дзержинского.

— Не прикидывайтесь дурачком, Есенин! Вы не мальчик и сами понимаете, куда какие дороги ведут! — Дзержинский посмотрел на часы. — Вы свободны, Есенин! Я распоряжусь, чтобы вам предоставили возможность как следует подлечиться! Дайте ваш пропуск.

Дзержинский отошел к столу и, не присаживаясь, подписал маленькую бумажку.

— Скоро съезд нашей партии, бойтесь попасть в смертельную политическую воронку, из которой выбраться живым невозможно! — Он подошел к Есенину и, протягивая пропуск, добавил: — Запомните мои слова, поэт Есенин! Пока у вас сильные покровители, но… Пока, товарищ Есенин! Понимаете?.. До свидания!

— Я понимаю, Феликс Эдмундович! Пока! — Есенин вышел.

Дзержинский позвонил. Вошла молоденькая секретарша, он погладил ее по спине и приказал:

— Приготовь ванну… устал я!

Известие о смерти Фрунзе потрясло Есенина. Он вначале не поверил, но когда в центральной газете увидел его портрет в траурной рамке, понял: «Началось!» Сквозь слезы он пытался разобрать строчки некролога и заключение экспертной комиссии, подписанное светилами советской медицины. А сердце подсказывало: надвигается большая, неотвратимая беда! Он зашел в первую попавшуюся пивнушку и, не закусывая, выпил стакан водки. Со страницы газеты Фрунзе пристально глядел на него, словно хотел предупредить о чем-то… О чем? Теперь оставалось только гадать!..

В ушах звучал ледяной голос «железного Феликса», нагоняя на душу тоску и страх: «Бойтесь попасть в политическую воронку, из которой живым не выбраться! Бойтесь! Бойтесь!» Есенин еще выпил… и ему стало действительно страшно и тоскливо. Желая поделиться с кем-нибудь своим горем, он сунул газету в карман и вышел на улицу. Незнакомые прохожие, к которым Есенин обращал свое заплаканное лицо, испуганно отворачивались и торопились пройти мимо… Он шел бесцельно… лишь бы идти, но ноги сами привели его в Госиздат, к Анне, к вездесущей Берзинь. «Уж она-то все объяснит и подскажет! Она-то все знает!..» Пошатываясь, он брел по коридорам, когда навстречу ему попался Евдокимов.

— Евдокимыч! — остановил его Есенин. — Родной! Я знал его! Замечательный был человек! — Слезы снова градом полились из глаз поэта. — Это он мне дал пальто!.. Ты читал? — Есенин достал газету. — Читал, что написали? А я слышал, что его убили… Убили! — Он скомкал газету. — Сволочи! Зарезали на операционном столе!

У Евдокимова от ужаса глаза полезли на лоб:

— Тихо, Сергей, тихо! Это сплетни, Сережа! Сплетни!

Есенин придвинулся к Евдокимову и прошептал ему на ухо:

— Меня тоже убьют! Я чувствую! Я кожей чувствую опасность, понимаешь? — И вдруг заорал бешено: — В этой стране «громил и шарлатанов» никто не может чувствовать себя в безопасности!.. Фрунзе у-би-ли! — истошно выкрикнул Есенин, и Евдокимов даже присел от страха.

— Я не могу такое слушать, Сергей! Ты пьян! Поговорим, когда протрезвеешь! — Он оттолкнул от себя Есенина и убежал по коридору.

— Трус! — плюнул ему вслед Есенин. Неожиданно дверь сзади него распахнулась, и женские руки, зажав ему рот, втащили в кабинет.

— Ты с ума сошел, Сергей! — прошипела Берзинь, запирая дверь на ключ. — Ты что несешь, орешь на все издательство?! Кругом уши и длинные языки!

Есенин рухнул на диван, закрыв лицо руками.

— Аня, друг! Что происходит? За что его убили? За что, Аня?

— На, выпей воды, успокойся! — подала ему Анна стакан с водой. — Решение об операции было принято Политбюро!

Есенин выпил воду и вернул стакан.

— Но Фрунзе не хотел ложиться в больницу! — сказал он, сморкаясь в платок.

— Теперь это уже только домыслы, Сережа… — развела руками Берзинь.

— И ты туда же! — Есенин хотел было встать, но Анна вцепилась в него:

— Сядь! Сядь, Сергей!

Она присела с ним рядом и, обхватив его голову, крепко прижала к груди.

— Родной мой, Сереженька… Это политика, понимаешь? Междоусобная война наверху достигла кульминации. Разменной монетой стала человеческая жизнь, — тихо говорила Анна, укачивая Сергея, как больного ребенка. — После смерти Ленина все рвутся к власти. Вот-вот на съезде все решится… А тут ты… не разделяющий ничьей политики… Натворил ты дел… Для Троцкого ты заклятый враг после «Страны негодяев» с Чекистовым-Лейбманом… Зиновьев не простит «Песнь о великом походе», где ты Троцкого поставил рядом с Лениным… А теперь и Бухарин ненавидит тебя лютой ненавистью за твою рифму в «Руси бесприютной»: