Алексей Моторов - Юные годы медбрата Паровозова

Женя Лапутин умер там, где начинал свою работу хирургом. На операционном столе института Склифосовского.

Роликовые коньки привели его в мою жизнь, они же оборвали его собственную.

Траурный зал ЦКБ не вмещал всех тех, кто пришел с ним проститься. Я никогда раньше не видел такого количества рыдающих людей.

Женя лежал в гробу неожиданно большой и спокойный. Ему явно был тесен этот гроб.

– Как-то все это несправедливо! – сказал Женькин бывший коллега Винокур, когда мы подошли к нему с Орликовым. – Бог слишком много дал ему, чтобы так рано забирать к себе!

А когда мы шли к стоянке машин, Орликов прикурил и, не глядя на меня, произнес:

– А знаешь, он мне часто говорил, что хотел бы всех разыграть! Например, пригласить ораву народа к себе на день рождения, а самому не прийти!

Хорошо, что Андрюша сказал это тогда. Значит, Женька просто взял и разыграл всех, а сейчас смотрит на нас и радуется такой удачной шутке. А вокруг него шелестит мандариновая трава.

По телевизору, стоящему в маленькой врачебной комнате нейрохирургического отделения, заканчивалась передача “Веселые ребята”. Жаль, что они так редко выходят в эфир. Вот уж действительно веселые и раскованные. И всякий раз, о чем бы ни была передача, на следующий же день она сразу растаскивалась на цитаты. Ну а эта была о современной музыке. Чего только нам не показали. Даже “Битлз”.

Действительно, что-то в этой стране начинало меняться. Три дня назад я удрал из отделения, и мы с Женькой и Орликовым сбегали на выставку, которую в канун нового, восемьдесят седьмого года разрешили устроить на Каширке. Если такие полотна выставляют и не давят их бульдозерами, значит, все не так уж плохо. Да вот взять хоть художника Леню Пурыгина. За подобное еще недавно можно было несколько лет строгой изоляции схлопотать или психушку, а теперь висят картины, народ подходит, шепчется, смеется.

Тут на экране поплыли облака, заиграла музыка. При первых ее звуках Женя Лапутин подскочил к телевизору и прибавил громкость.

– Ого! Моя любимая песня! – воскликнул он вдруг серьезно. – Послушай!

Солистка вступила через пару тактов. Ага, это новая группа “Браво”, а девушку, певицу, я уже видел, когда она задорный рок-н-ролл исполняла. Ее Жанна зовут, кажется. Озорная, сразу видно, а голос очень звонкий и сильный. Далеко должна пойти с таким вокалом. А песня и правда хорошая, не зря Женьке понравилась.

Меня выписали за день до Нового года. Я вышел, держа в левой руке котомку с пожитками и книгами, на ступеньки крыльца главного корпуса. Немного кружилась голова и подкашивались ноги. Забыл уже за месяц, как по улице ходить.

И когда в автобусе, увозящем меня от больницы, с визгом закрылись двери, как будто занавес опустили за всей моей старой жизнью.

Бытие определяет сознание. При всем моем неприятии теории Карла Маркса я полностью согласен с этим постулатом. Применительно к жизни человеческого общества подобное утверждение, по-моему, вполне справедливо. А что касается общества нечеловеческого, то какое нам дело, каким законам оно подчиняется.

Если человек не гений и не безумец, он всегда будет подстраиваться под те обстоятельства, в которые доведется ему попасть. Чаще всего это происходит бессознательно, тут и безо всякого Юнга понятно.

Но если меня бы спросили, по какой причине в Советском Союзе начался резкий крен, который был назван гласностью, я бы ответил:

– Это случилось для того, чтобы мне не скучно было торчать на больничном!

Таким образом, я искренне считаю, что мне, маленькому человеку, удалось изменить ход истории. Несогласные могут приводить разные доводы, спорить до хрипоты, но боюсь, меня им не переубедить. Я вообще давно понял, что не только личность подлаживается под общественную пружину, но часто бывает и наоборот.

Вот с чего бы это Горбачеву было затевать пресловутую перестройку? Абсолютно бессмысленный и даже вредный, с точки зрения партийно-номенклатурных понятий, акт. Продолжал бы себе вести страну проторенным курсом, плел бы традиционную гнусную демагогию, все делал бы как раньше, как те, кто управлял до этого, и горя бы не знал. Нет, он почувствовал, что медбрат Седьмой городской Леша Паровозов выписался из больницы и понятия не имеет, что делать с уймой неожиданно свалившегося на него свободного времени.

Говоря про уйму свободного времени, я немного преувеличил. Мне было чем заняться. Я ездил в поликлинику.

Многие сейчас же возразят, что всем доводилось бывать в поликлинике, подумаешь, занятие. Но я не случайно оговорился. Я не ходил, а именно ездил. Из Тушина, где я жил, на Коломенскую, где был прописан. Три раза в неделю.

Три раза в неделю я приезжал, стоял или, значительно реже, сидел в огромной гриппозной очереди. В ожидании приема я тратил от четырех до шести часов, а на дорогу в оба конца еще около двух с половиной. Кажется, нет ничего более унылого, чем очередь в поликлинике. Раз в год еще можно такое испытать для того, чтобы потом, выйдя на свежий воздух, со всей полнотой ощутить радость обыденной жизни. Но три раза в неделю – это было слишком.

Сам визит к врачу проходил весьма содержательно. Я заходил в кабинет и говорил: “Здравствуйте!” И не получал даже кивка в ответ. Продолжая стоять в дверях, так как мне никогда не предлагали сесть, протягивал сестре больничный лист. Та молча принимала его у меня из рук и передавала доктору.

Доктор по фамилии Валигузова, всегда в несвежем халате, брезгливо смотрела на эту синенькую бумажку, быстро делала там запись о продлении и передавала сестре. А сестра отдавала больничный мне, вместе с талончиком, всегда на послезавтра. Я говорил: “До свидания!” – и уходил. На всю процедуру моего поликлинического обслуживания доктор Валигузова тратила не более двадцати секунд.

Она даже не поднимала глаз. Наверное, боялась превратиться в соляной столп. Ей бы точно меня не признать ни на одном опознании, случись такое. А я лишь один раз отступил от своих протокольных “Здравствуйте!” и “До свидания!” – когда спросил эту росомаху, зачем устраивать наши встречи с подобной частотой. Та, естественно, не удостоив меня взглядом, с превеликим трудом впервые разлепила губы: “Так положено!”

Кем положено, куда положено? Ну почему они всегда так говорят? Да чему я тут вообще удивляюсь? Как будто не знаю, что из институтского выпуска терапевтами в поликлинику идут всегда самые серые, самые тупые, ничем не интересующиеся. Поставщик участковых терапевтов для поликлиник – это арьергард отстающих пофигистов, все шесть курсов пребывающих на грани вылета из института. А уже на рабочем месте они и вовсе стремительно деградируют, вот взять хоть мою Валигузову.