Татьяна Щербина - Крокозябры (сборник)

— Минуточку, товарищ Серова. Присядьте.

Это было бы ужасным унижением, Виля не допускала, чтоб другие видели ее слезы, даже Илья, даже Маша. Только с Андреем, как-то так повелось, она могла быть «не в форме». И сейчас костюм в очках будет смотреть, как она плачет. Она поколебалась секунду: нельзя уйти, это же особист. Да что значит нельзя? Расстреляют? Так расстреливайте, пытайте, уже все равно. Виолу только сейчас осенило, что все равно. Даже легче стало бы, если б расстреляли. Она, когда-то такая бесстрашная, уже много лет попросту боялась — сказать не то, оказаться на месте тех, кому прописали вышку или десять лет без права переписки, что означало одно и то же.

Виола пошла домой пешком, по первому снежку, было 25 октября, годовщина революции, по старому стилю. В России и календарь — особенный, 7 ноября говорят: «С праздником Октября». Магазины все почти закрыты и заколочены, продавать давно уж нечего, еду съели, одежду сносили, но чего было навалом — так это книг. Виля заглянула в книжный, продавщица обрадовалась — видно, давно никто не заходил. Книга стоила теперь меньше ломтика хлеба. Виола по привычке стала рассматривать стеллажи учебной литературы, взгляд упал на учебник чешского языка, рядом с которым стояли «Похождения бравого солдата Швейка». Виля так их и не читала, до сих пор было стыдно за омский эпизод. Не промахнись она тогда — ведь убила бы Гашека, и не было бы никакого Швейка. Она об этом случае никому не рассказывала. Картинки воспоминаний незаметно превратились в ее голове в картины, писанные маслом, большие картины в рамах, которые мог бы, но уже не напишет Андрей. Виля купила учебник.

В партшколу она больше не приходила — еще вчера дорожила записями в трудовой книжке, а теперь — трава не расти. Виола уехала во внутреннюю Чехословакию. Никто ее не беспокоил, не звонил, не вызывал, черный воронок за ней не приезжал, она даже не знала, что Илюша долго улаживал конфликт, организовал звонки из ИМЭЛа, где неизменно трудился, подключил Нину Петровну, все объяснили, что товарищ Серова из-за гибели сына-героя, с учетом эпилепсии, не в себе, ей надо передохнуть. Виола покупала всю литературу, которую находила, касающуюся ее новой страны, даже книжку про народный театр марионеток Спейбла и Гурвинека. Сама читать ее не стала, а Маше понравилось, книжка была необычная, глянцевая, с красивыми картинками — чешское издание. Маша немного освоила чешский, пока крутилась возле матери. «Очень смешной язык!» Виля радовалась, что Маша смеется, ей восемнадцать лет, а она в своей жизни больше плакала, чем смеялась, больше болела, чем радовалась жизни. Школу будет заканчивать экстерном, у нее истощение — худая как спичка, нервы, ревмокардит, головные боли, щитовидка, гастрит.

Виола с Машей подружились, словно ровесницы, за старшего Илья, все трое — дышат друг на друга, берегут, будто завтра каждый из них может исчезнуть. Люди все время исчезают. Илья в семье — главный по орг. вопросам и главный критикан: всем распределяет обязанности и строго со всех спрашивает.

— Виола-да-Марья, что вы тут сидите и точите лясы, когда девочке в будущем году поступать в институт, и надо этим заниматься.

— Илька, ты ничего не знаешь. Маша познакомилась с юношей, который сидел в одной камере с Паулюсом.

— Лучше б я этого не слышал, зачем нашей дочери знакомиться с людьми, которые сидели в тюрьме, да еще вместе с фашистскими палачами?

— Ты послушай, он полиглот, вундеркинд, в совершенстве знает немецкий, потому его и посадили, он разговаривал с Паулюсом, стало понятно, что он не шпион, и он много узнал про то, что собирались с нами сделать фашисты. Его зовут Олег, он придет к нам в гости.

Маша подцепила Олега в школе, он тоже сдавал экстерном. Как она услышала, что он сидел с Паулюсом, которого взяли в Сталинграде, так и подкатила к нему. Маша знала, что брат воевал под Курском в 1942-м, но вдруг отступившие там войска стали наступать в Сталинграде в 1943-м? Это была зацепка, чтоб найти Андрея, она не верила и никогда не поверила в его гибель.

— Хорошо, дорогие мои женщины, я не против женихов, но сейчас нам важно выбрать институт, вы согласны со мной?

— Согласны, согласны, — хором согласились мать и дочь.

— Папуля, знаешь, как по-чешски «театр»?

— Откуда же мне, с четырьмя классами образования, знать ваш ненормальный язык! «Дивадло», угадал?

— Мама, папа тоже знает чешский!

— С вами тут чего только не узнаешь, — ворчит Илья, — а проблемой института никто не занимается.

— Знаешь, как будет стул? «Сидедло». А машина? «Возидло». А самолет? «Летадло». Правда, папа. Скажи, мама, что я не вру.

— Правда, — кивает Виля. — А огурцы — «окурки».

И обе покатываются со смеху.

— Вот что я вам на это скажу, — заключает Илья. — Думать надо не только младшей балбеске — об институте, но и старшей — о работе. Пора тебе твой чешский язык применить на практике. Завтра же разузнаю в ИМЭЛе, какие есть возможности.

Илья узнал, что есть Институт славяноведения Академии наук, Вилю возьмут, если она придет с защищенной кандидатской по теме. «У меня есть предложение, — говорит Илья, — с понедельника мы оба садимся за написание диссертаций. Тем более что некоторые у нас забыли, что они аспиранты». Год Вилька с Илькой соревнуются, у кого сколько страниц, кто дальше продвинулся, обмениваются написанным, он пишет о РАППе и Пролеткульте, называется «Ленин и культура», она — о чешской истории: «История большевистского движения в Чехословакии».

В январе 1948 года оба защищаются, Виолу берут младшим научным сотрудником в Институт славяноведения, а Маша, которая наконец получила аттестат, подает документы в театральный институт — ГИТИС. Илья от этого выбора не в восторге, «театральные люди легкомысленны», но Виля поддержала: Маша — это же театр на дому, это призвание. Маша думала в актрисы, воображая себя то Ермоловой, то Любовью Орловой, но ей отсоветовали: актерская профессия — тяжелый физический труд, не для ее здоровья. Тем более, Маша — девочка с головой, самый подходящий для нее факультет — театроведческий. Девочке вообще-то больше всего нравится шить, вязать, вышивать, придумывать фасоны, делать выкройки, но она только заикнулась родителям, не пойти ли в текстильный, как на нее обрушилась буря возмущения. «Дочь историков будет портнихой? В своем ты уме, детка? Многие шьют и вяжут, и ты можешь продолжать свое рукоделие, но при чем тут профессия?» У самих до недавнего времени было затруднение, что написать в анкете в графе «профессия», теперь они патентованные историки. Вообще, все хорошо: Маша — студентка и не болеет, у нее есть интеллигентный жених Олег, для полного счастья взяли в дом овчарку, назвали Бураном, потому что бурого окраса. Под занавес 1948-й принес еще одну радость — Виле с Ильей выделили дачный участок в Крюково.