Клас Эстергрен - Гангстеры

Однако очень скоро у меня появились гораздо более серьезные причины для беспокойства. Два события имели место одно за другим. Я стоял возле барной стойки и сквозь двери, ведущие в обеденный зал, видел, как под цветными фонарями официанты убирают грязную посуду, с тем чтобы сдвинуть столы в сторону и освободить место для танцев. Многие гости, очевидно, были намерены веселиться до утра. Некоторые, однако, уже собирались домой. Среди них — одна женщина, которую я увидел лишь мельком, но тем не менее сразу узнал ее, или подумал, что узнал. Это была та самая американская туристка, которую Генри «подцепил» в кофейне «Уимпи» в Кунгстрэдгордене — с тех самых пор я его и не видел. Это была довольно высокая женщина, разумеется, в другой одежде, но с той же прической и такой же широкой лентой в волосах. У нее была особая манера кивать своему собеседнику, как будто заверяя его в том, что она поняла услышанное.

Не задумываясь, я выбежал на улицу и помчался к автомобильной парковке, возможно, для того, чтобы разглядеть ее получше. Но ее нигде не было — должно быть, она уже сидела в одном из отъезжавших автомобилей. Меня пробил озноб — так меня не колотило даже зимой.

На стойке бара меня дожидался недопитый коктейль, я вернулся в тепло, вернулся к людям. Ничего другого мне не оставалось. После многочисленных возлияний гости были в приподнятом настроении. Рокс крутился как белка в колесе. Никому не было до меня дела, я спокойно сидел в стороне. Пока не появился издатель Франсен. Проведя весь день на солнце и отметив каждую из восемнадцати пройденных лунок рюмкой водки, он раскраснелся как рак. Его ненадолго оставили наедине со своими клеточками, и Франсен подсел ко мне. Он едва заметно поманил меня указательным пальцем. Я наклонился, и он сказал:

— Поздравляю… Тебе конец…

— Не понял… — я подумал, что ослышался.

Франсен сделал шаг назад и провел тем же указательным пальцем по своей шее. Потом он как ни в чем не бывало присоединился к своей клетчатой супруге и клетчатой дочке. Они улыбнулись мне и кивнули в знак прощания. В качестве посыльного Франсен в своем безобидном наряде был весьма эффектен.

Я немедленно вернулся к себе в бунгало, запер дверь, окна, опустил жалюзи и не раздеваясь лег на постель. Что бы ни случилось, мне оставалось только ждать. В ресторане звучала музыка, в моей комнате царила тишина. Тишина не давала мне покоя. Я не сомкнул глаз до рассвета. Потом я сдался, достал коробок с блестками, проглотил таблетку и, разумеется, уснул еще до того, как яд начал действовать.

Проснулся я только в воскресенье вечером, ближе к пяти. Под действием снотворного я провел без движения много часов — во рту у меня пересохло, спина затекла. Яд все еще присутствовал в моем организме, замедляя мои движения и мысли. Только через час я более или менее пришел в себя и мог теперь показаться на глаза окружающим. Захватив чек из дешевого супермаркета, на котором Мод записала свой номер, я отправился в клубный дом. Номер я пока еще помнил, но себе уже не доверял. В конторе не было ни души, я подошел к телефону и позвонил.

Мод ответила после первого гудка и сказала, что целый день ждала моего звонка.

— Ты можешь говорить? — спросил я.

— Да… — ответила она. — А что может мне помешать?

— Вдруг ты не одна.

— Странный у тебя голос, — сказала она.

— Это твои таблетки.

— Ты должен принимать их только в крайнем случае.

— Это был тот самый случай.

Мод негромко рассмеялась. Несмотря на головную боль, я понял, что она решила, будто после ее ухода, разгоряченный, я накачался таблетками, чтобы уснуть.

— Хочешь, приезжай ко мне, — почти беспечно сказала она.

Через час я уже звонил ей в дверь — в первый раз. Я приехал в город на автобусе. Воскресный автобус из Руслагена был битком набит дачниками. Одеты они были просто, но на свой манер. Такую одежду можно увидеть только на жителях Эстермальма — одежду старую и поношенную, но крепкую и неподвластную ветру, дождю и моде. Все молчали. Вечернее солнце приближалось к линии горизонта, ряды деревьев и домов северного пригорода отбрасывали на дорогу резкие тени — быстрая, стробоскопическая смена освещения способна внушить беспокойство человеку чувствительному, равно как и безмолвные взгляды попутчиков в простой одежде. Мне показалось, что они разглядывают меня с подозрением, с вызовом. Я вышел за остановку до места назначения.

Мод открыла дверь и обняла меня прямо на пороге. Она прильнула ко мне так, словно хотела продолжить с того самого места, где мы остановились накануне. Но мне было не до того.

— Что с тобой?

Я ответил как есть:

— Мне угрожали.

Она отпустила меня, сделала шаг назад.

— Когда? Кто?

— Когда вы уехали. Франсен, издатель в клеточку.

— Которого ты кинул?

— Это не имеет отношения к делу.

Мод смерила меня взглядом.

— Тебе нельзя пить ничего, кроме чая, — сказала она. — Пойдем…

Она направилась в кухню. Я пошел за ней и оказался у кухонного стола — поглощенный своими мыслями, я забыл сравнить обстановку ее дома с тем, что я изобразил в своей книге — по словам Генри, это была квартира в восточном стиле, со строгой, простой мебелью. Оказалось, что восточным здесь было только кимоно, которое висело на вешалке в спальне, скорее как элемент интерьера, нежели предмет одежды.

Мод заварила чай и поставила на стол две чашки. Было в них что-то английское, что-то супружеское. Себе она взяла — с красными гвоздиками. Мне досталась — с голубой шхуной. Сначала Мод налила молоко, потом чай — точно так же, как это всегда делал Генри. Я почувствовал легкую тошноту.

— Так что же все-таки случилось? — спросила она и села. — Только подробно. Я хочу знать все, до мельчайших подробностей.

И я рассказал ей — все, кроме эпизода с американской туристкой. Я был еще не готов разыграть эту карту, так что я рассказал ей в точности, что произошло, так подробно, как мог, с того момента, как она покинула мою комнату и вплоть до часа волка, когда я принял ее таблетку. Мод слушала серьезно, внимательно, иногда кивала, иногда останавливала меня, словно хотела представить все как можно четче. Она помешивала чай, и когда я закончил свой отчет, наверняка путаный и полный повторов, чай остыл настолько, что его уже можно было пить. Я к своей чашке не притронулся. Мод пила чай, думала, и наконец сочла, что картина для нее ясна.

— Ты сказал, что он тебя сперва не узнал, этот Франсен… В начале вечера…

— Так мне показалось.

— А потом он обратился к тебе по имени — позже, когда уже был пьян?

— Не помню, назвал ли он мое имя.

Мод была уверена:

— Они не знакомы, Вильгельм и этот Франсен.

— Может, на меня указал ему кто-то другой.