Клас Эстергрен - Гангстеры

По окончании сеанса, в фойе я столкнулся с одной знакомой, которая работала в кино. Она скорчила мину, я скорчил мину, и этим все было сказано. Но ей хотелось поговорить.

— Зря они его выпустили, — сказала она. — Это был такой скандал.

— Да?..

Я стоял к ней вполоборота, уже на улице, и обдумывал то, что я скажу Мод. Но знакомая моя была из тех, кто считает, будто все, связанное с кино, должно быть интересно общественности. А поскольку я так и стоял на месте, она успела мне сообщить:

— Они вырезали целую сцену…

— Почему?

— Полный бред, — ответила она. — Безобразие.

Она сама имела какое-то отношение к производству этого фильма, но какое, я так и не понял.

— Продюсер вырезал. У режиссера за спиной. Зачем — понять невозможно.

— Сам фильм понять невозможно, — ответил я.

— Так ты тоже знал об этом?

— Знал? Я знал человека, который в нем снимался. Только я его так и не увидел.

— Дай-ка я угадаю, — сказала она. — Генри. Его нет.

Я посмотрел на нее, возможно, как-то по-новому, пытаясь понять, что она хотела сказать этим «нет». Из чего она заключила, что я заинтересовался ее персоной, и поправила прическу. Из чего я, в свою очередь, заключил, что она хотела сказать только то, что его нет в фильме, а не то, что он бесследно пропал.

— Да уж… — сказал я. — Его что-то и вправду не видать.

— Продюсеры сегодня совсем распоясались, — ответила она.

— Это точно, — сказал я.

— Final cut. [15] Чистовой монтаж (англ.). За это теперь надо биться.

— Это… возмутительно.

— Может, зайдем куда-нибудь, выпьем пива?

— Прости, — ответил я. — В другой раз. У меня встреча.

— О'кей. Передавай привет Генри. Он обиделся?

— Немного, — ответил я.

— Да, с него станется… — Она произнесла это с улыбкой, в которой прочитывался тонкий намек на то, что она, возможно, знает его не только как статиста.

— Скажи ему, пусть звонит. — Пауза. — По поводу работы.

— Хорошо, — ответил я.

Мы расстались, она пошла в сторону Библиотексгатан, я выбрал другой путь. По дороге к Мод я уже с нетерпением думал о том, с каким чувством покину ее дом. Я уже столько раз уходил от нее, уходил даже тогда, когда в этом не было необходимости. Пару недель тому назад, натягивая свое пальто у нее в прихожей, я услышал:

— Ты что, уходишь?

Я ответил:

— Нет, но мне вдруг захотелось выкурить сигарету…

— Для этого не обязательно выходить на улицу, — сказала она.

Она внимательно посмотрела на меня, рассмеялась и достала припрятанную бутылку виски. Была пятница, вечер, и она знала, что я хочу выпить.

— Не уходи, — сказала она. — Никогда.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Он сюда больше не вернется.

— Кто? — спросил я. — Он? — Она кивнула. — Тот, чье имя не называем? — Она снова кивнула. — Вильгельм Стернер? — Она кивнула в третий раз.

— Что ты хочешь этим сказать? — переспросил я.

Мне это показалось очень странным.

— Что он сюда больше не вернется.

Я взглянул на вешалку в прихожей. Только ее плащи и куртки. Там всегда висело его пальто.

— Это правда?

Мод улыбалась широко, без тени печали или тревоги. Так или иначе, она прожила с этим человеком многие годы.

— И ты говоришь мне это сейчас?

— А когда я должна была это сказать?

— Ну то есть… Просто ты говоришь об этом с такой легкостью.

— Не вижу смысла драматизировать. Это устраивает нас обоих.

— И когда это произошло?

— Позавчера. Он переезжает в Лондон. Разумеется. — Туда постоянно уезжало много шведов. — А я туда не хочу. Он спросил, почему, и я ответила как есть, что жду ребенка и хочу рожать дома.

— И?

— Он стоял вот здесь… — Мод указала на порог кухни.

— И упал вот сюда? — Я указал на пол.

Мод снова рассмеялась.

— Нет, — ответила она. — Он не может быть отцом. Он никогда не был на это способен.

Она молча посмотрела на то самое место, где стоял Стернер, когда она сообщила ему о своей беременности. Пауза затянулась, и я понял, что он стоит там до сих пор и будет стоять так еще долго, хотя она это отрицала и не желала драматизировать ситуацию. Быть может, на самом деле, не она, а он, именно он, не захотел драматизировать ситуацию — принял известие спокойно и не потерял рассудок от горя и ревности. Стернер был джентльмен и гангстер в одном лице. О чем этот человек думал в ту минуту, можно лишь догадываться. Несколько дней назад он узнал, что ему не достанется места в новом правительстве. По словам Мод он только пожал плечами.

— Он никогда и не стремился стать членом правительства.

Я верил ей.

— Это был просто отвлекающий маневр.

Журналисты не понимали, зачем председателю правления концерна «Гриффель» нужна большая политика. Многие полагали, что в промышленности он был на своем месте.

— Не беспокойся, — сказала она. — Он знает, что это не ты.

— А он знает, что это Генри?

Мод кивнула, ее палец до сих пор указывал на то место, где стоял Стернер.

— Я рассказала об этом не сразу, чтобы он не мог заставить меня избавиться от ребенка.

— А он бы попытался? — спросил я. — Если бы мог.

Мод оторвала взгляд от пола и посмотрела на меня. Улыбка ее стала более напряженной.

— Теперь это уже не важно, — ответила она.

Ребенок был жив, она сохранила его, ради того, кого предали, ради себя самой.

— Ты хочешь, чтобы я остался?

— А чего хочешь ты?

Я попытался осмыслить сказанное.

— Хотя зачем я тебе такая?

На Мод была широкая рубашка, она приподняла ее, чтобы показать мне, как вырос живот.

— Я раздулась как шар, как только рассказала ему об этом.

Не дожидаясь ответа, она повернулась и, непривычно широко расставляя ноги, побрела в спальню.

— Делай что хочешь, — сказала она. — Я пойду лягу.

Я стоял в прихожей, одетый, и слышал шелест покрывала, которое она скинула на пол в изножье кровати. Я не раз спотыкался о него и слышал, как она смеется, словно во сне. На мгновение все будто повисло в воздухе. Я, в буквальном смысле, стоял перед разными дверьми, как в сцене из какого-нибудь сюрреалистического фильма. Одна дверь вела в ее спальню; другая выпускала на лестницу, навстречу поражению и самокопанию; еще одна дверь приглашала пройти на кухню, чтобы устроиться со стаканом виски и сигаретой у приоткрытого окна и выждать время, дать жизни шанс догнать нас, дать шанс нам, дать шанс Мод — шанс выйти ко мне, прикоснуться ладонью к моей щеке и разом сломить всякое сопротивление. Все упиралось в это сопротивление, но тогда мы этого не понимали, мы были слишком заняты собой — она думала о своем будущем ребенке, меня не интересовало ничто, кроме моей работы. Ни она, ни я толком не понимали, что происходит, и рядом не оказалось никого, кто мог бы нам это объяснить; у нас не было ни общих друзей, ни родственников, чтобы указать нам на существующие возможности и на то, что мы, сами того не ведая, делаем все, чтобы их растоптать. Вот и в тот вечер я, конечно же, просто ушел. Как только дверь захлопнулась, она крикнула мне вслед — это прозвучало как проклятие или ругательство. Я помедлил за дверью, но в квартире было тихо. Что произошло потом, на лестнице, я не помню; вероятно, я спустился вниз, поглощенный своими мыслями — как всегда.