Клас Эстергрен - Гангстеры

— Сочувствую. У вас есть дети?

— Да, годовалая дочь.

Принесли счет. Конни полез во внутренний карман пиджака, но я остановил его и расплатился сам. Он хотел посидеть еще и угостить меня — ему наверняка нужно было поговорить, — но я отказался, сославшись на неотложное дело. Сказать ему правду я не мог — не мог сказать, что мне надо забирать ребенка из детского сада. Иногда я действительно жаловался на это, поскольку имел неосторожность жениться на турфирме, и жена моя дома практически не объявлялась, но ровно в эту минуту, в разговоре с ним, это прозвучало бы как неуместное напоминание.

Мы расстались на улице перед баром. Он исчез в толпе. Его поглотила серая масса — та самая, которая служила ему рабочим материалом. Я полагал, что прощаюсь с ним навсегда. Пьеса «Том и Юлиус» угодила в картонную коробку и отправилась на чердак, после того как развалился мой собственный брак. Вместе с другими многочисленными коробками она переехала на старый сеновал и стала, по всей видимости, прибежищем мышей и другой мелюзги, которая устраивала себе норки и вила гнезда среди острот вроде: «Let's fire a friendly torpedo». [25] Давайте в знак приветствия запустим торпеду (англ.). В конце концов, в памяти моей остался лишь гаснущий свет и две горящие точки только что зажженных сигар, два огонька в неловкой тишине, в необъятной темноте.

Я и сейчас, в начале двухтысячных годов, помню эту темноту, но кроме нее ничего не помню, потому что после катастрофы в Чернобыле, когда Малу отправила двадцать три прощальных письма своим друзьям, ее поглотила другая, еще более страшная тьма.

Густав ждал от меня поддержки, рассчитывал на мое участие, и я, разумеется, хотел ему помочь во что бы то ни стало. У меня были дела в Стокгольме, дела не срочные, которыми я мог заняться в удобное для себя время. В общем, я сразу же выехал. Густав ждал меня в условленном месте — у крытого рынка на Эстермальмсторг. Я не знал, сказать ли ему, что я приехал только ради него, или объяснить, что у меня есть и другие дела, чтобы не ставить его в неловкое положение. Увидев его бледное, усталое и взволнованное лицо, я сразу забыл о своих сомнениях и постарался сделать все возможное, чтобы его успокоить. Он не спал несколько суток.

— Пойдем сразу к Конни, — сказал он.

— Ты предупредил его, что придешь со мной?

— Он не берет трубку, — ответил Густав. — Но я оставил несколько сообщений.

— Он до сих пор думает, что ты имеешь к этому отношение?

— А, по-твоему, я ни при чем? Я люблю ее.

Я задал глупый вопрос, но его ответ прозвучал совершенно естественно и непринужденно.

До торгового центра, где находился офис Конни, мы дошли пешком. Внутри все было увешано флагами и вымпелами; красная ковровая дорожка вела от главного входа к временной сцене.

— У них сегодня эта дурацкая церемония, — сказал Густав. — Открытие самого большого торгового центра Скандинавии.

Я читал об этом в газете. Густав подошел к закрытой двери — чтобы войти, требовался код, но в офисы, расположенные в здании, можно было позвонить по домофону. Пока Густав звонил, я читал названия фирм. Предприятие Конни называлось, скорее всего, «Институт Лангбру», как я узнал позже, в честь владельцев и основателей Ланга и Брудина. На наш звонок никто не ответил.

— Я знаю, что он там, — сказал Густав.

Мы решили немного подождать под дверью, а поскольку в офисы время от времени приходили посетители, долго нам ждать не пришлось. Приехал велокурьер с тубусом. Мы проскользнули за ним следом и поднялись в лифте на последний этаж. Наверху был всего один офис. На старой латунной табличке, повешенной, очевидно, задолго до появления торгового центра, было написано «Институт Лангбру».

Густав несколько раз настойчиво позвонил в дверь. Никакого ответа. Тогда он заглянул в щель для почты и крикнул:

— Конни! Это я, Густав!

Мы ждали молча, прислушиваясь к звукам по ту сторону двери. Вскоре до нас донесся какой-то шум, слабый стук, словно дверь ударилась о резиновый дверной стопор.

— Мы просто хотели поговорить! — Густав старался сохранять спокойствие.

Это возымело должное действие, и вскоре из-за двери послышалось:

— Кто это «мы»?

Густав ответил, и человек за дверью принял решение — один за другим он отпер три замка, и дверь медленно отворилась.

Даже если бы я помнил, как выглядит Конни, я бы ни за что не признал его. Выглядел он ужасно — не человек, а развалина. Довольно скоро мне предстояло выяснить, что было тому причиной, и даже понять его состояние. Мало кто мог сделать это и не сойти с ума.

— А, это ты… — сказал Конни, глядя на меня. — Терпеть тебя не могу…

— Конни, — начал было Густав, но Конни остановил его жестом руки.

— Осторожно, Густав, — сказал он. — Я заражен.

Густав замер. Я не знал, какие у них отношения, насколько хорошо они знакомы, но в моей компании Густав, вероятно, чувствовал себя увереннее.

— Черт, да ты же под кайфом! — сказал он.

— Осторожно, — повторил Конни. Потом он обратился ко мне: — Тебе бояться нечего. Ты свое уже получил.

Конни сделал неопределенный жест, охватывающий все, что его окружало. Он не был «инфицирован» или «запятнан» — он был «заражен». Чтобы продемонстрировать это, он попятился от двери, вытянув перед собой руки, как будто для того, чтобы обозначить границу карантинной зоны. Мы с Густавом остановились в дверях. Конни был несомненно болен, и что бы с ним ни приключилось, заразиться нам не хотелось. Я пока еще не понял, почему он сказал, что я тоже заразен.

— Тебе здесь не место! — Конни указал на Густава. — Ты слишком молод. А ты… — он снова указал на меня, — ты знаешь, о чем речь…

— Нет, Конни, — ответил я. — Понятия не имею.

— Что, черт возьми, происходит? — спросил Густав.

— Тебе здесь не место, — повторил Конни.

— Да хватит уже! Ты что-то знаешь, да? Ты что-то слышал. Я тоже имею право знать.

Конни кивнул. Он понял, но сказал так:

— Нет. О Камилле я ничего не знаю. Меньше, чем когда-либо. Но мы узнаем. Скоро.

— Как?

— Уходи! Я позвоню. Тебе это ни к чему… — Он сделал три глубоких вдоха, один за другим, и похлопал себя по груди, словно говорил о какой-то скрытой болезни.

— Я не уйду, пока не узнаю, что происходит. — Густав посмотрел на меня, словно искал поддержки.

Но я не мог его поддержать. Конни производил впечатление больного и безумного человека, но я, кажется, понимал, что он не сошел с ума, что все это не пустые разговоры. Похоже, за его словами стояли веские и обоснованные аргументы.

— Прости, — сказал он, — если я наговорил лишнего. Ты должен понимать, каково мне сейчас. Я до сих пор не знаю, где она, но мы обязательно узнаем. Это единственное, что я могу сейчас сказать.