Клас Эстергрен - Гангстеры

— Видно, вопросы о телевидении были на редкость хороши…

В обычный октябрьский четверг Конни рассматривал почти готовый, за исключением одного комментария, результат исследования готовности шведских граждан исполнять свой долг, свидетельствуя в суде, несмотря на личные угрозы со стороны обвиняемого. При сопоставлении с результатами более ранних исследований новые данные казались весьма удручающими.

— Готовность поддержать закон и правопорядок значительно снизилась, — сказал Конни. — Я помню, что именно эта фраза прозвучала у меня в голове, когда зазвонил телефон. На дисплее высветился незнакомый номер, и я решил дождаться включения автоответчика. Я не хотел, чтобы меня беспокоили, пока работа не окончена. Но все же ответил. Лучше бы я этого не делал. А может… Не знаю.

Он сделал глоток холодного черного кофе.

— Наверное, я буду думать об этом всю оставшуюся жизнь. Правильно ли поступил, взяв трубку. Ведь я ничего не подозревал.

Телефон в офисе имел одну особенность, которая, вероятно, отчасти повлияла на ход событий. Он был подключен к Интернету, и вследствие одной из детских болезней цифровой техники слова говорившего иногда звучали в неверном порядке.

— Голос на другом конце был странный, — сказал Конни. — Мужчина или женщина, старый или молодой… не поймешь. А слова первой фразы поменялись местами.

— Мертв! Я буду мертв! — произнес голос.

— Простите?

— Я хочу говорить с Эрлингом. Я хочу говорить с Эрлингом.

— Здесь нет никакого Эрлинга.

— Эрлинг.

— Простите, вы ошиблись номером, — ответил Конни. — Очень жаль.

Он уже хотел положить трубку, как вдруг услышал:

— Дайте мне умереть! А потом приходите. Институт Лангбру!

— Простите?

Голос повторил:

— Дайте мне умереть!

— С кем я говорю?

— Ты сам знаешь. Скажи Эрлингу…

— Здесь нет людей с таким именем.

— Это мне известно. Нет и никогда не было. Тогда иди к Посланнику, скажи, что кое-кто хочет поговорить с Эрлингом, и он тут же согласится.

— К Посланнику? — повторил Конни. — К сожалению, я не знаю, о ком вы говорите.

— Молодой человек, — произнес голос. — Ты нашел меня и будешь вознагражден за это, как у вас принято… Ты один из ребят Эрлинга, ты далеко пойдешь.

Голос умолк. Конни слышал, как его обладатель тяжко и хрипло дышит. Это было дыхание тяжелобольного.

— Вы больны? — спросил он. — Вам нужна помощь?

— Я умру, и тогда все достанется вам. Но избавьте меня от остального. Дайте мне умереть.

Голос был слаб и напряжен, но последние слова прозвучали с какой-то «умоляющей яростью». Конни не мог положить трубку — неизвестно, из любопытства или из сострадания.

— С кем я говорю? — спросил он.

— Прекрати, — повторил голос.

— Я спрашиваю серьезно.

— А то! Отлично сыграно. Вам и актерское образование дают?

— Нет, — спокойно произнес Конни. — У меня такого образования нет.

— Верю, верю.

— Все дело в том, что вы ошиблись номером.

— Институт Лангбру… — И звонивший прочитал весь адрес без единой ошибки.

— Верно, — согласился Конни.

— Адрес написан на анкете, вместе с кодами. Отличная работа. Послание достигло цели.

Конни снова услышал глубокое, хриплое дыхание.

— Какими кодами?

— Эрлинг верен себе. Никогда не сдается.

Конни посмотрел на меня, словно подчеркивая важность сказанного:

— Не знаю, что на меня нашло, но это же были мои вопросы, мой формуляр. Мне стало очень неприятно, что кто-то считает, будто вопросы составил другой человек. Поэтому я сказал:

— Вопросы, между прочим, составил я!

— Значит, Эрлинг теперь других нанимает…

— Нет здесь никакого Эрлинга, черт побери! — Конни разозлился, но в то же время едва удерживался от смеха.

Разговор был абсурдным, но голос на том конце — абсолютно «искренним в своей неопределенности».

— Кто бы ни был этот человек, он не врал. А главное, он был на последнем издыхании. Здесь ошибки быть не могло.

— Все достанется вам, — сказал голос. — Вы знаете, где лежит ключ. Возьмите вилку и выцарапайте его. Но сначала дайте умереть.

— Послушайте меня, — произнес Конни. — Я и вправду не знаю, кто вы, но я понимаю, что вы серьезно больны и боитесь кого-то по имени Эрлинг… — Его речь прервало отдаленное подобие презрительного смеха, но звук этот был жалок и напоминал, скорее, короткие бурлящие выдохи. — …и я хочу сказать, что вы ошиблись номером и что бояться меня не нужно…

— Дайте мне спокойно умереть! — Голос словно бы окреп.

— Хорошо, — согласился Конни, — обещаю. Вы спокойно умрете.

— Теперь вы знаете, где я нахожусь. Дверь не заперта. Ключ спрятан на островках Лангерганса. Эрлингу этого мало?

— Эрлингу… — повторил Конни. — Посланнику?

— Он нас слушает?

— Нет, — ответил Конни. — Он не слушает.

— Тогда передай это ему.

Конни, почти не раздумывая, снова согласился:

— Хорошо, обещаю. Я передам.

Он посмотрел на меня:

— Понимаешь?

— Понимаю, — ответил я.

— Бедолага принял это за согласие. Я попался… Иногда тебя словно затягивает в чужое магнетическое поле. Я не любитель приключений, поверь… Наверное, в голове что-то сломалось — потянуло на авантюру…

— Говорят, так оно и бывает, — подтвердил я.

— Так что я не мог просто положить трубку. Я понимал, что кому-то плохо, что человек, возможно, на пороге смерти. Но, если честно, говорил я не только из человеческого сострадания. Как это ни странно, мне нечасто приходится говорить по телефону с безумцами. — Он сосредоточенно посмотрел на меня. — А тебе, наверное, не привыкать?

— Случалось, и не раз, — согласился я. — За все эти годы.

— Чувство угрозы? — добавил он. — Я чувствовал угрозу.

— К этому можно привыкнуть.

— Правда?

Конни не был похож на человека, которому угрожают. Скорее, наоборот, он мог сойти за того, кто угрожает сам, — за человека, на которого несколько прочитанных строк могут произвести такое сильное впечатление, что он наберет твой номер в половине пятого утра и с телефонной трубкой в одной руке и пистолетом в другой призовет к ответу за употребленное на первой странице книги слово «зловещий» или станет допытываться, откуда тебе известно, что все мало-мальски дельные юноши осенью шестьдесят первого года носили шарфы в клетку «пепита». Ответить на такие вопросы я не мог. В книге упоминался только шарф — узор эти люди называли сами, я такими точными сведениями не располагал. Но напоминал им об этом узоре я, а тот, кто сумел напомнить рисунок шарфа, вероятно, может напомнить и о том, что в этой жизни когда-то был смысл. А если не может, то грош цена такому писателю и пулю ему в лоб. Подобные речи мне порой приходилось выслушивать, особенно перед полнолунием. Конни, каким я видел его в эту минуту, вполне мог превратиться в агрессивного суицидального полуночника. Развод он уже пережил, и для полной картины не хватало только неудачного судебного разбирательства.