Клас Эстергрен - Гангстеры

— Если перестанете целиться.

— Ты стоишь слишком близко к двери.

Конни сделал шаг внутрь комнаты.

— Стоп!

Слишком близко подходить было нельзя. Только сейчас Конни заметил, что пол усыпан пустыми упаковками из-под лекарств, пузырьками, коробочками, блистерами: наступив на них, он услышал хруст.

Эту картину Конни воспроизвел в меру своих способностей. Мне казалось, я вижу этого человека перед собой. Я воспринимал большую часть пересказанного им диалога, но каждый раз, слыша слово «Посланник», все больше отвлекался, и, в конце концов, совсем погрузился в собственные мысли, рассуждения и воспоминания о Вене семьдесят девятого года, среди которых образ неприятного человека, встреченного в «Черном верблюде», был самым отчетливым. Позже он показал мне, к чему может привести целенаправленная деформация человека. Чем больше я слушал Конни, тем больше убеждался, что бедолага в Юртхаген стал жертвой того же Посланника. Человек это был или должность, не имело значения. Куда важнее были его деяния.

Очевидно, Конни заметил, что я плохо слушаю:

— Ты о чем-то думаешь…

— Я просто пытаюсь… представить себе, — сказал я.

— Не выйдет, — возразил он. — Когда я вышел оттуда… старался держаться подальше от людей на улице. Я отправился прямо домой, сорвал с себя одежду, затолкал ее в пластиковые пакеты и выбросил в мусоропровод. Эта одежда не годилась даже для «Секонд-хэнда для третьего мира». Вонь невозможно было отстирать. Потом я час мылся под душем, брился, сам стриг волосы, как мог. Руки дрожали. И все-таки мне казалось, что запах остался. Я до сих пор его чувствую. Картина по-прежнему у меня перед глазами. Его голос… Все у меня внутри… — Он хлопнул себя ладонью по лбу. — А я не хочу…

— Ты это имеешь в виду, — спросил я, — когда говоришь, что «контаминирован»?

Он потер виски кончиками пальцев и произнес:

— И ты теперь тоже, да?

— Почему ты так думаешь?

— Так или нет? — Я не ответил, не успел. — Если нет, то лучше бы я ничего не говорил. Такие вещи могут испортить человеку жизнь.

— Все нормально.

— Ты даже не подозреваешь… — сказал он. — Офис прослушивается, но мне плевать.

Он перестал массировать голову, вытянул шею, слегка откинулся назад, уставился в потолок и громко произнес:

— Слышите? Мне плевать!

Может быть, я провел так много времени в обществе Конни, так долго ждал и слушал, что усталость дала о себе знать, и я позволили себе поддаться его магнетизму. Как бы то ни было, я вполне допускал, что он прав и офис прослушивается, и столь же мало беспокоился по этому поводу. Все эти годы они знали, кто я такой, и какое имеет значение, если в моем деле станет одной бумагой больше. Конни не знал, насколько он прав: я был так же инфицирован и осквернен, как он.

— Ты понял, что произошло с этим человеком?

— Тогда — нет. Не там. Не сразу, но позже. — Он отпил холодного кофе, закрыл глаза и откинулся на спинку дивана. — Опять я отрубаюсь… — Конни медленно поднялся и пошел на кухню. Вернувшись с таблеткой, он проглотил ее и запил кофе.

— Скоро начнешь отходить…

— Я стоял посреди этой вони, — продолжил он, — и смотрел прямо в дуло пистолета, который держал в руках этот живой труп, это полусгнившее тело, готовое в любую минуту рассыпаться в прах. Он мог выстрелить случайно, а мог намеренно, но разве это было важно? Заключить этот труп под стражу было невозможно, предстать перед судом этот… реклайнер не мог. Терять ему было нечего, он легко мог забрать с собой врага. Что бы я ни говорил, какими бы святынями я ни клялся, что все это недоразумение, он не верил, и самое странное, что я… через какое-то время… не знаю, от недостатка ли кислорода или от страха… но спустя какое-то время я стал сомневаться. Этот человек выглядел так убедительно, ведь его состояние было последствием последствия… «Непоколебимость, — говорил он. — Ты видишь цену моей непоколебимости…» Сейчас лучше осведомлен, но уже тогда понял ход его мысли: он стал жертвой не только Эрлинга или Посланника, но и собственной непоколебимости. У него было время подумать и найти мне место в картине происходящего и… я не знаю… но я долго жил с чувством, что мне нет места в собственной жизни… что я не тот, не там и не в то время… Может быть, этот человек был прав? Может быть, я выполнял задание, о котором мне ничего не известно? Сволочь министерская не рассказала мне всей правды. Понимаешь? Это было чувство — может быть, отчаянное, но такое сильное.

— Тебе угрожали.

— В этом и было дело. Свидетельствовать, несмотря на угрозу. Пустые угрозы — и вполне реальные… Вот что привлекло его в самом начале. Этот человек стал свидетелем каких-то событий, и его угрозами вынудили молчать — люди, с которыми я, вероятно, был связан.

— Что за события?

— Я спросил, но в ответ услышал лишь его омерзительный смех. Он же был уверен, что я уже знаю, что я осведомлен о его делах. Речь шла о ключе…

Человек в кресле отвел в сторону полу халата — кусок, еще не вросший в тело, обнажив часть сине-лилового живота — впадины под грудной клеткой, заканчивающейся выпирающими сквозь кожу ребрами. Под ними виднелось нечто вроде опухоли или отека. «Возьми вилку, — вспомнил Конни, — и выскреби этот проклятый ключ…»

— У него в животе был ключ?

— Он сказал: «Я весь — один гнилой чехол для ключа». Как-то, в приступе паники он обернул его куском вяленой говядины — эту деталь он повторил несколько раз, именно кусок вяленой говядины, — и проглотил, почувствовав, как тот опускается по пищеводу, проходит через желудок и кишечник и приземляется где-то на островках Лангерганса. «Ключ зарыт», — сказал он.

— Что за ключ?

— От ячейки сейфа в банке. В середине восьмидесятых ему «доверили» документ. Поскольку он был уверен, что я прекрасно осведомлен, на вопросы не отвечал, принимая их за дурную актерскую игру. О чем на самом деле шла речь, я узнал позже, от других. От Посланника.

— Ты? — переспросил я. — Ты его видел?

— А что, не заметно? — Я молчал. — Он есть. Я в это не верил. Точнее, я не верил в него как человека — скорее, как функцию. Но он сидел здесь — на твоем месте. Единственный, кто сидел на этом диване с очевидным комфортом.

Я почувствовал себя неловко, стало неприятно, как будто этот человек оставил часть себя, как будто диван-Молох поглотил нечто, принадлежащее ему, и теперь это нечто лежит в его недрах, излучая жуткую энергию своего законного владельца.

— Он ужасен, — сказал Конни. — В той квартире, в Юртхаген, я боялся, но это было похоже на фильм ужасов. Я мог уйти в любой момент. А когда он сидел здесь и смотрел на меня, мне стало по-настоящему, действительно страшно. Я понял, что теперь мне никуда не скрыться. У него голубые глаза и запах леса…