Алан Черчесов - Дон Иван

– У него всегда все сойдется и свяжется. Уж на что, а на это Дядя мастак. Не подведи его Дон с языком, и роман бы давно получился.

– Но получился б неважный роман, – возражает ей Герка. – Роман про героя, а не того, кто его написал.

– А теперь? Героя и след уж простыл, а автор лежит безъязыкий – не живой и не труп.

– Он всегда мечтал умереть в своей книге. Не буквально, конечно, но и не так чтобы в шутку. Я этого не одобрял. По мне, в книгах нужно не умирать, а рождаться. Маринка так тоже считает.

– Кто б сомневался! Она ж у тебя акушерка, – улыбается Тетя.

– Можно я полистаю? Не возражаешь? – обращается Герман ко мне. Он опять надевает очки и читает: – Дуэль. Кто берет верх, непонятно. Стреляются на том самом кладбище, где похоронена Анна без Анны. Финальная сцена: дождь и плачущий человек. Голый, как на картине Долорес. Рядом с ним – мокрый пес. Угрожающе лает и не дает подойти полицейским. Погребальный камень Анны Ретоньо у стен монастыря. В дождь – ни единого голубя. Человек дрожит и рыдает. Кто из двоих – нам неясно. А шрам? Как же шрам, я вас спрашиваю?

– Шрама не видно: голозадый закрыл руками не пах, а лицо.

– Значит, думай, что хочешь?

– Думай, как надо.

– А как оно надо?

– Не знаю.

– А где же убитый?

– Какая нам разница!

Герка швыряет блокнот мой на стол:

– Ну и чушь!

Что, черт возьми, происходит? Да еще и в моем кабинете! И где Дон, растреклятый предатель? Подайте хотя бы Альфонсо! Кто кого там из них пристрелил, мне уже все равно. Мне бы только вмешаться, распугать свой кошмар наяву.

– Не хочу быть назойливым, но с чего они все же решили стреляться? – не унимается Герман.

– Чтобы было по-честному. Альфонсо все-таки офицер.

– Это лежит на поверхности, – парирует Герка. – Изволь опуститься на дно и достать нам причину…

Я слежу. В глазах снова двоится. Две жены говорят двум друзьям, двум Долорес и двум черным псам:

– Насколько я помню, Дядя хотел столкнуть две истории. Одна нам известна по Ивановой исповеди, другая – ее кривое подобие, предъявленное двойником. Новая версия биографии Анны идет вразрез с первой. Героиня отродясь не бывала в Камбодже, училась только в Мадриде, а с Мизандаровым познакомилась раньше, чем с Каталиной. Стало быть, Дону лгала. А заодно привирала Альфонсо. Стоит расследовать факты, как Дон обнаруживает, что половина всего из рассказов возлюбленной – чистый вымысел или нечистая ложь. Включая смерть матери – тучной болезненной астматички, угодившей под школьный автобус. И никаких ампутаций, заметьте, мамаше не делали. С отцом сходится больше, но только не ненависть. Дона Хосе Анна очень любила, что повлияло в дальнейшем на выбор мужчин: оба красавца значительно старше нее. Одновременно Дон выясняет, что в варианте Альфонсо тоже многое не стыкуется. То, например, что Анна не ездила в Турцию, как убеждала испанца, а пребывала с Доном в Москве, когда Альфонсо ее дожидался в Афинах. Туда она обещала приехать, чтоб заключить предварительный мир и обезопасить возлюбленного от преследований… опять же возлюбленного. С другой стороны, подобная встреча у них состоялась в Женеве, где, по словам, адресованным Дону, Анна еще не бывала. В общем, и здесь у них счет фифти-фифти.

– А откуда Дон разузнал?

– Обратился за помощью к ангелу. Дарья собрала досье.

– А завещание? Разве оно не свидетельство в пользу Ивана?

– Конечно, свидетельство. Но когда тебе столько врут, разве это свидетельство?

– И какой мы отсюда делаем вывод? Концовка романа – дождь, голый мужик да собака. Метафора краха. Бедный Дядя! Писал о любви, а вышла сплошная измена. Все как в жизни, дружище. Ты уж так не грусти.

Я не грущу. Я давно уже лишь свирепею: это ж надо – настолько не видеть ходов, чтобы видеть одни тупики. Вот и Тетя туда же:

– Был еще эпилог. Которого, в сущности, не было. Поначалу Дядя хотел запустить диалог в социальной сети, из чего становилось понятно, что Дон себя разослал тычком пальца по свету.

– В смысле записки свои.

– В смысле себя как записки.

– Как спам, – ставит точку Долорес.

– Разослав себя спамом по свету, Дон, даже если уже и застрелен Альфонсо, становится неистребим, пока кто-то готов в нем копаться, как Герман в своих пациентах. Одни полагают, что вся эта исповедь – правда, другие – писательский розыгрыш.

– И что?

– Ничего. Дон живет, пусть скелет его сильно разобран на косточки.

– Отличный финал! Почему он решил от него отказаться? Эй, не молчи! Объясни, чем не устроил тебя эпилог? Не ты ли нам плешь проел, утверждая, что мы – только мост между естественным и виртуальным?

Черт бы их всех побрал! Я писал роман о любви, а не роман о своем же прожорливом разуме. Неужели никто из них так и не вспомнит про то, с чего началась в романе моем сама Анна? Если б только я мог говорить!

Но я не могу. Я ничего не могу, кроме как кричать себе в душу, откуда меня никто не услышит. Потому что привыкли, что я им пишу. А когда не пишу, я для них просто пень.

Я закрываю глаза и кричу себе в душу, чтоб отключить себе слух и не слышать.

Времени у меня в обрез. Я знаю, что скоро умру, и напрягаю последние силы, чтобы закончить роман и в нем же, романе, закончиться. Единственное пристанище, где я все еще чуточку слышен, это мой «Дон Иван».

Я кричу:

– Откройте скорее посылку! Она на пороге.

Никто из них не шевелится.

Я кричу:

– Тогда открой сам! Появись хоть на миг и открой ту посылку от Анны. Она, черт возьми, на пороге.

Дона нет. Если его я уже укокошил, роман не спасти.

Тогда я молюсь. Взываю о помощи. Прошу не милосердной кончины, а воскрешения того, кто по сути не жил, – взамен на любую кончину свою. Я молюсь так, как не молился даже тогда, когда умолял спасти мне жену. Я молюсь не словами – ими уже не поможешь, – а истеричной надеждой вперемешку с греховным отчаянием. Молюсь лишь о чуде, а оно сейчас в том, чтобы открылась посылка…

Вдруг я слышу предвестие чуда – заливистый лай. Появляются дверь и собака. Потом – осветление. Кашель. Пьяный шорох усталых шагов.

Ну же, увалень, торопись!

Дон похож на покойника больше, чем я, а я так давно не похож на живого, что древнее любого покойника.

Он подходит к двери, отпирает замок, поднимает посылку с порога и озирается. Во дворе никого. На улице пусто. В посылке – почти ничего, но, когда он ее открывает, он наконец понимает. Дело сделано! Теперь «Дон Иван» – роман о любви. В том нет ни малейших сомнений. Дорогущий, конечно, подарок, но так уж заведено: ради любви мы должны хотя бы однажды пожертвовать жизнью. От любви, конечно, не умирают, но погибают уж точно. Кто и когда мне об этом сказал, я сейчас и не вспомню. Да оно и не важно.

Важно вот что: в посылке находится зеркало. И оно им, Доном, находится. Выходит, находка моя пригодилась.