Алан Черчесов - Дон Иван

Слепая сидела напротив меня – загорелая девочка лет шести, в белой панамке и трусиках. Я понял, что она слепа, по ее зрячим рукам. Они играли с песком, пересыпая его из ладошки в ладошку, подобно песочным часам. Всякий раз, как иссякала песочная струйка, по губам ребенка, отмечая победу терпенья над временем, пробегала легкая, очень слепая улыбка. Мать расположилась рядом на шезлонге и листала журнал, прерываясь лишь для того, чтобы заученным жестом погладить дочку по волосам, и не замечая, как лицо девочки искажает тут же гримаса мимолетного, острого ужаса, словно кто-то вторгся в заповедник ее одиночества и разрушил ей дом. Чтобы себя защитить, дочь цеплялась за полы панамки и прикрывалась локтями. Происходило все в полном молчании. Очевидно, голос свой девочка прятала тоже. Как и свои глаза, рассмотреть которые мне удалось, лишь когда мимо матери с дочкой проходил горластый фотограф с прыщавенькой игуаной. От его крика девочка съежилась, вжав голову в плечи, и замерла. С высоты своего роста фотограф не мог угадать, что она слепа, и принял ее поведение за детский беспочвенный страх. Ему вздумалось подшутить. Склонившись, он царапнул лапой игуаны по панамке. Мать привстала с шезлонга и швырнула журналом фотографу в грудь. От неожиданности он выронил ношу, и игуана шлепнулась ребенку на спину. Девочка дернулась и рефлекторно подняла лицо. Тут я увидел глаза. Два слепых солнца – точный слепок с того, что палило нам кожу. Пока фотограф и мать пререкались, игуана спрыгнула на песок, принюхалась к ребенку и языком ощупала локоть – тонкая плетка обвила его, лизнула и уползла. Реакция незрячей показалась мне удивительной: она ухмыльнулась, зачерпнула в ладошку песок и запустила его в морду животному. Игуана издала пронзительный звук. Ругань сразу же стихла. Оторопевшая мать замахнулась на дочь, но, опомнившись, оттолкнула растерявшегося фотографа. Потом легла на шезлонг и закрылась журналом.

– Хотела ее ослепить, – шепнула мне Анна. Я и не заметил, что она проснулась. – Снять с солнца еще пару слепков.

Полагаете, я изумился? Ничуть. Жизнь вдвоем с чудом легче легкого входит в привычку.

– Ты никогда не задумывалась, почему слепок и слепота в русском так неприятно похожи?

– Потому что всякая зрячесть у вас происходит от зря, а любовь – от любого. Не забивай голову ерундой. Мне и так тошно.

– Что-то приснилось?

Анна дрогнула подбородком:

– Не желаю про это. Давай лучше уйдем.

Мы вернулись в гостиничный номер. Море под нами ревело, билось о сваи и выжимало из здания долгий, страдающий стон. На душе было рыхло, тревожно. Моего счастья убавилось, видно, в сосуде его обнаружилась течь. Пока жена плескалась под душем, я щелкал каналы. Все как один говорили со мной на немецком.

Шум воды смолк, и Анна прошлепала в комнату, подвернув полотенце тюрбаном.

– Чем занимаешься?

– Все тем же – этимологией. Только что сделал открытие: слово «немец» произошло от «немой», – сказал я. – А «немой» – от «не мой».

– А отчего происходит зануда? – она чмокнула меня в нос немного чужими от влаги губами. Больше всего наши женщины ценят в нас неуклюжих щенков. Да мы и не против…

– От нудиста, который всегда голосует на выборах «за».

Она достала из шкафа желтое платье и эспадрильи.

– Притянуто за уши. Мне не понравилось… Я, если не возражаешь, пройдусь.

Я возражал, но, конечно, не вслух. Вслух я был очень покладист:

– От лица всех зануд и нудистов голосую уверенным «за».

– Подберу ресторан нам на вечер. Обещаю нагулять аппетит и соскучиться.

– Приятных тебе гули-гули, – сказал я и почувствовал, что меня вот-вот бросят.

Едва дверь закрылась, я напялил фуфайку и тоже шмыгнул за порог…»

– Ты что, за ней шпионил?

– Только ради тебя.

– Давай-ка начистоту.

– Если вам не доводилось шпионить за улизнувшей супругой, значит, женились вы не на той. Или она вышла замуж за вас по ошибке. Узнаешь, чьи слова?

– Не совсем.

– Дарю. Всунешь в книгу.

– Как правду?

– Как наше с тобой оправдание. А сейчас извини, я спешу…

«Затеряться в Созополе в августе – плевое дело. Тесные улочки, набитые пыльными лавками, кафешки и бары на каждом шагу, дети с рожками мороженого, капканы из шляп музыкантов – все это плохое подспорье в погоне. Анна умело лавировала в толпе. Я шел за ней по пятам и гадал о причинах ее внезапных маневров, чем дальше, тем больше ставивших меня в тупик. Вот желтое платье вошло в художественный салон и появилось оттуда с какой-то уродливой флягой. Потом пошло в церковь, зажгло пред алтарем свечу и возвратилось на площадь послушать дудки заезжих индейцев. Бросило мелочь в футляр перуанца с гитарой и, проверив часы, заторопилось на пристань. Там вдруг сбавило шаг и побрело, склонив голову, по тротуару в каком-то нетрудном раздумье.

Когда Анна вышла к заливу и взбежала на парапет, я укрылся в лавке напротив, откуда продолжил свое наблюдение. Постояв над кипящей волной, она кинула в воду монетку и уже собиралась уйти, но заприметила сбоку качели.

Сесть в них она не успела: словно выросши из-под земли, к ним направлялись мать и незрячая дочка. Анна остановилась и провела рукой по лицу, точно хотела смахнуть паутину. Потом отступила назад к парапету и какое-то время следила за девочкой. Слепая на удивление быстро освоилась и, поймав телом ритм, стала капризничать, с молчаливым упрямством отдергивая материнскую кисть от железной трубы, к которой крепилось сиденье. Ощущение полета пришлось ей по вкусу. Она взмывала все выше, взвивалась так яростно, будто бы норовила сорвать со своей короткой судьбы поводок. Глядеть на это было невыносимо: мы всегда виноваты перед слепыми. Даже если в них подспудно созрело желание нас ослепить.

Терпения Анны хватило совсем ненадолго. Я видел, как она пятится по парапету, а потом бежит на цыпочках к тропе. Напрасные предостережения: мать девочки была чересчур занята своим страхом.

Поймав на себе подозрительный взгляд продавщицы, я купил сигареты. Упущенное время наверстывал трусцой. Поднявшись по мостовой на примыкавшую к скалам улицу, я наткнулся на ушуиста. Сперва я его не узнал, просто память кольнула: встречались. Он стоял у калитки какого-го дома и смотрел Анне в спину – так, словно натягивал тетиву. При виде меня лицо его исказилось. Он шагнул за ворота и с лязгом захлопнул калитку. Я услышал, как опустился засов.

Анна готовилась скрыться за поворотом. Я с трудом за ней поспевал. Интересно, куда направляется человек, когда он пытается убежать (пусть на время) в чужом душном городе? Что Анна пытается убежать, у меня почти не осталось сомнений. Единственным выходом было следовать за ней и не отставать.