Дина Рубина - Завтра как обычно

— И что умею ушами шевелить, — перебил я его. Он сразу все понял, молча разделся и закрылся у себя. Глупая Маргарита, которая по молодости лет не чувствовала еще атмосферы в доме, увязалась за ним и стала канючить и напоминать, что дед обещал повести ее в кино.

— Оставьте меня в покое! Все! — крикнул дед и хлопнул дверью. Оскорбленная Маргарита умчалась в детскую, и сразу оттуда послышались тягучие рыдания. Я приоткрыл к ней дверь. Маргарита в исступлении била кулаками подушку. Я встал в двери, и она обернула ко мне зареванную физиономию.

— Правильно, дай ей как следует, — посоветовал я, — чтоб больше не смела. Выбей из нее дурь окончательно.

— Пойду по белу свету искать хорошую семью, — сказала Маргарита сопливым голосом.

— Дед, — крикнул я, стоя в дверях детской, — не переживай. Устроишь меня в ларек «Пиво-воды». — Повернулся к Маргарите и сказал: — Не расстраивайся, Марго. В субботу пойдем в гости к дяде Грише.

Но в субботу я к Шусту не попал, потому что заболела Маргарита. Заболела-то она днем раньше, но именно в субботу утром я брился в коридоре и вдруг увидел кусок Маргариты в зеркале. Правильнее сказать — в коридорном зеркале отражался дальний угол комнаты с частью дивана, на подушке которого лежала растрепанная Маргариткина голова и покорно смотрела на меня в зеркале страдальческими зелеными светлячками. И тогда вдруг на меня сошло леденящее озарение. Я понял, чем больна Маргарита. Я выдернул штепсель из розетки, бритва заткнулась, я спросил с тихим ужасом:

— Марго, у тебя живот болит?

— Болит, — спокойно сказала она.

— А… тошнит?

— Тошнит, — с некоторым даже удовольствием подтвердила она. Я с бритвой в руках прибежал на кухню, закрыл дверь поплотнее и сказал бабе:

— У Маргариты желтуха! Баба ахнула и опустилась на табурет. Она не стала спрашивать, с чего это я поставил такой безапелляционный диагноз, потому что с паникой у нас в семье все в порядке — она носится в воздухе, мы ею дышим. Просто баба тихо заплакала и шепотом стала проклинать свою жизнь.

— Баба, не дрейфь, — сказал я. — Сейчас это быстро лечится. Первым делом с четвертого этажа была спущена Валентина Дмитриевна, наш домашний доктор. Она лечила всех соседей, в том числе бабу, деда, меня и Маргариту со дня ее рождения.

— Я думаю, это обычный грипп, — сказала Валентина Дмитриевна, послушав и помяв Маргариту. — Но чтобы полностью исключить гепатит, чтоб вы жили спокойно, я пришлю завтра из нашей поликлиники милую девочку, медсестру Надюшу. Она возьмет кровь на анализ. Только, Евдокия Степановна, голубчик, вы сами, конечно, понимаете, у Надюши выходной, в воскресенье она не обязана, ну и… Баба сделала обиженное лицо и замахала руками:

— Валентина Дмитриевна, золото вы наше, как вы могли подумать! Конечно, отблагодарим! Конечно, девочка не обязана… В воскресенье с утра мы ждали милую девочку медсестру Надю. Маргарита лежала тихая и торжественная, многозначительно положив на живот обе руки. Часа полтора я забавлял ее, показывая, как ходит обезьяна Джуди, стучал себя по голове согнутыми костяшками пальцев, рычал и изображал бандитов, но скоро истощился, притомился и прилег на тот же диван, валетом к Маргарите, захватив с собой для компании Бабеля. Дед с бабой собирались на рынок и о чем-то препирались в прихожей.

— Саша, покажи еще раз Джуди, — попросила Маргарита. Я, не отводя глаз от страницы «Конармии», выдвинул нижнюю челюсть, рассеянно постучал по своему черепу обезьяньей рукой и сказал утробным рыком: «У! У! У!» — А еще?

— Все. Концерт окончен. Отстань, Марго.

— Саня! — напомнила из прихожей баба, — не забудь. Вот пятерка, на тумбочке под зеркалом. Дашь девочке.

— А не многовато? — спросил дед.

— Девочка не обязана, — отрезала баба. Дед попытался сострить что-то насчет моей профессии и взяток, но баба вытолкала его из квартиры, вышла следом сама и захлопнула дверь. Несколько секунд я читал спокойно, потом Маргарита сказала:

— Саша, я — вооруженный бандит… Я молчал.

— Саша, повернись ко мне, — укоризненно просила она, — ну, займись больным ребенком. Наконец я сдался, отложил книгу и несколько раз на глазах Маргариты отрывал и проглатывал большой палец собственной правой руки, а потом дрыгал им к тихому ее восторгу. Потом надел на руку тряпичного зайца с пластмассовой бездарной головой, и он стал беседовать с Маргаритой.

— Марго, — глупо улыбаясь, спросил заяц тонким голосом, — а почему ты валяешься в постели среди бела дня?

— В городе желтуха, — серьезно объяснила ему Маргарита. И тут в дверь, наконец, позвонили. Милая девочка оказалась худющей, весьма энергичной особой маленького роста. Она была даже меньше меня. Мне сразу не понравилось ее бледное веснушчатое лицо с большими кругами под глазами и командный голос. Наша взаимная антипатия началась с того, что я попытался снять с нее куртку, а она, дернув обоими плечами, сказала: «Бросьте!» и торопливо разделась сама. Я, бормоча что-то подобострастное, опустился на четвереньки и стал разыскивать для нее домашние тапки, которых, конечно же, не мог найти. Тогда она, вторично скомандовав «Бросьте!», обошла мою идиотскую дворняжью позу и вошла в комнату босиком.

— «Ну и черт с тобой», — подумал я, поднимаясь с четверенек. Маргарита увидела стеклянные колбочки и резиновые трубочки и на всякий случай заорала благим матом.

— Папаша! — крикнула милая девочка, — возьмите ребенка на руки! И шевелитесь, ради бога, сколько я у вас тут сидеть буду! «Между прочим, не за спасибо пришла», — мысленно огрызнулся я, и схватил свою горячую, толстую, орущую Маргариту.

— Сядьте! Я сел.

— Держите ее! Ноги держите! Она меня не подпускает! Я зажал Маргаритины ножки между колен, руками обхватил все остальное, извивающееся, как пойманный черт, и зажмурил глаза, чтобы не видеть Маргаритиной крови. Началась экзекуция. Маргарита беспрерывно сигналила в мое ухо густым протяжным гудком.

— Не капает ни черта! — крикнула милая девочка. — Давайте другую руку!

— Может быть, не надо? — жалобно попросил я. — Может, обойдется? Маргарита перекрывала наши голоса своим басом.

— Делайте, что я говорю! — скомандовала милая девочка. — Ой, какой избалованный ребенок! Наконец, когда Маргарита изоралась и измучилась, все было кончено. Я ненавидел милую девочку. Она молча сложила свои причиндалы в сумку и вышла в коридор. Я обежал ее и выступил вперед, преподнося пятерку, как преподносят в колхозах хлеб-соль дорогим гостям.

— Спасибо… Мы так благодарны вам, — угрюмо бормотал я, не зная, куда ей сунуть эту проклятую пятерку. Ведь есть же люди, которые умеют это делать как-то легко, красиво, достойно. Я не умею.