Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание

― Так вы, т-товарищ, кто все-таки б-будете: Тамара Кулешова или Роза Пресс?

― У меня свои методы, ― ответил я с достоинством. ― И большой личный опыт.

Подойдя к двери, я наугад потыкал в кнопки домофона. И когда какой-то заспанный, неопределенного пола голос откликнулся, рявкнул в микрофон давно забытым рыком участкового:

― Полиция! Женщина, тут к вам в подъезд два бомжа зашли. Не хулиганят?

― Н-не знаю… ― отозвался голос, понемногу просыпаясь.

― Зайти проверить?

― Ага, проверьте! ― это уже совсем бодро, по-боевому.

― Открывайте подъезд, ― потребовал я, и замок тут же щелкнул.

Вприпрыжку на трех конечностях подоспел Прокопчик, и мы вошли внутрь. Ни одна лампочка здесь не горела, а тут еще мой ассистент обрадовал сообщением:

― П-пятый этаж. Адрес справа. А лифта н-нема.

Вздохнув, я зажег фонарик, и мы двинулись вверх

по грязной заплеванной лестнице. Лично я находил слабое утешение в том, что Мерин с подружкой (или подружка ― он сам?) проделал этот путь, метя ступеньки серебряным подолом. А бедный Прокопчик и вовсе ковыляет сзади на костылях, матерясь и тяжко отдуваясь.

Наконец мы достигли последнего этажа. Но справа на площадке оказались две двери: одна непосредственно рядом с лестницей, другая в торце. Я знаками и личным примером показал Прокопчику, что делать, и мы приникли к замочным скважинам обеих квартир.

Вскоре я стал различать за своей дверью какие-то звуки. А прислушавшись, идентифицировал их как веселый и мелодичный девичий смех. Меня взяли сомнения, что степень перевоплощения Мерина способна достичь подобных высот. Я оторвался от подслушивания и кивком поинтересовался у Прокопчика, как дела.

― Шепот. Р-робкое дыханье, ― широко раскрыв глаза, сообщил он одними губами.

― Точно? ― переспросил я, сам наклоняясь перепроверить.

Не хватало нам только вломиться в чужую мирную квартиру.

Из-за этой двери действительно почти никаких звуков не доносилось. Разве что легкое методичное поскрипывание. Или постанывание. Или и то и другое. Что в равной мере могло говорить о любовной игре или о не закрепленной на ветру форточке.

Но какое-то решение надо было принимать. И я извлек из кармана набор отмычек. Прокопчик деловито принял у меня фонарик, уставив его на ключевину, а я приступил к вскрытию.

Однако не тут-то было.

Показавшийся мне сперва чрезвычайно легким замок не поддавался. Достав лупу, я вгляделся и с удивлением обнаружил, что под личиной (то бишь личинкой) примитивного английского замочка скрывается конструкция гораздо более сложная.

Но сейчас не время было предаваться рефлексиям на эту тему. И приложив некоторое количество перемешанной с трудовым потом сноровки (нет таких крепостей!), я наконец справился. Замок открылся, и мы проникли в сие содомо-гоморрское пристанище, ожидая увидеть все что угодно.

И не увидели ничего.

Квартира оказалась очередной однокомнатной клетушкой. Дверь в кухню распахнута, в комнату плотно прикрыта. Но именно оттуда и раздавались те самые, так до сих пор и не поддающиеся идентификации любовно-форточные звуки.

Я притормозил, пытаясь еще раз просчитать возможные варианты вторжения не по адресу.

Прокопчик оказался куда решительней. Выхватив из кармана заранее приготовленную видеокамеру, он повесил ее на шею, одной рукой сорвал с объектива крышку, а другой, вооруженной костылем, как тараном, резко вдарил по двери.

И тут уж все сразу стало ясно.

Во всяком случае, нам. Но если совсем честно, для меня лично все прояснилось отнюдь не в первое мгновение. Потому что хоть возлюбленная пара и предстала перед нами в обнаженном виде (на Мерине, правда, имелся сбившийся на живот плоский девчачий лифчик, а также прикрывающие волосатые ноги черные ажурные чулки с подвязками), но любовной в привычном понимании слова их диспозицию назвать было сложно.

Мерин скрючившись лежал на старой бабушкиной кровати с металлическими шишечками, прикрученный за руки к прутьям спинки черным электрическим проводом. В то время как паренек, судя по белеющей в электрическом свете безволосой попке, совсем еще ребенок, стоял рядом с койкой, как показалось мне сначала, хоть и разгоряченный, но на вполне целомудренном расстоянии. Казалось это ровно до той поры, пока я не разглядел у него в руках короткий кожаный хлыст. А внизу живота у Мерина ― его же, хлыста, вполне достойно эрегированный фрейдистский прототип.

Была немая сцена. Да такая, что, боюсь, обрыдал-ся бы сам Николай Васильевич с его нестандартными фантазиями.

Из всех нас неутомимо двигался по комнате один лишь Прокопчик. Постукивая гипсом об пол, он то припадал на здоровое колено, то норовил взобраться на рассохшийся стул, самозабвенно стремясь с максимальной полнотой и с разных сторон запечатлеть композицию. И совсем неожиданно первым, что прервало затянувшееся молчаливое противостояние, стали безудержные рыдания. По-детски обиженно, всхлипывая и горько канюча, заливался слезами бессильно опустившийся на пол мальчик с хлыстом.

― П-плачь, хлопчик, п-плачь, ― сочувственно посоветовал ему Прокопчик, наезжая трансфокатором на его сморщенное, как у страдающего животом младенца, личико. ― Лучше п-плакать в д-детстве, чем в старости!

Я подошел и размотал связывающий Мерина с кроватной решеткой провод. Но руки ему освобождать не стал, а наоборот, покрепче скрутил их у него за спиной. Он сомнамбулически сел на кровати. И был настолько ошеломлен, что не предпринял никаких попыток сопротивляться. Челюсть отвисла у него еще больше, усугубив и так бросающееся в глаза сходство с лошадиной мордой. Косметика осыпалась кусками, и эта морда, раскрасневшаяся, сырая от любовного пота, консистенцией смахивала сейчас на подмокшую клюкву в сахаре.

По моему указанию Прокопчик не без брезгливости поднял мальчишку за плечи и усадил рядом с Мерином. Беднягу колотило. Он попытался было отодвинуться от своего недавнего партнера, но был тут же бдительным Прокопчиком возвернут обратно.

― Снимай так, чтоб видно было обоих, ― сказал я.

― Что… чего вы хотите? ― прорыдал паренек, стыдливо загораживая ладонями лицо.

― К-короткое интервью, ― пояснил Прокопчик, легонько ударяя его по рукам. ― И не верти г-грабками, а то тоже свяжем. Загораживай лучше, вон, срамное место. Правилами не возбраняется.

И тут наконец впервые подал голос Мерин. Глухо, как с перепою, пробурчал:

― Оставьте ребенка в покое. Он-то здесь при чем?

― А-а! ― со злым энтузиазмом немедленно взъярился Прокопчик. ― Л-любишь детей, да? Ну как же ― ц-цветы жизни! А этот какой-то особо… р-распустившийся!

― Не кричи, соседи раньше времени сбегутся, ― остановил я его и повернулся к парню: ― Как тебя звать-то?