Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание

Камуфляжный здоровяк рядом со мной ойкнул, схватился за живот и опустился на колено. Другой выронил автомат и ткнулся головой в колесо джипа. Одна из полицейских машин, громко фыркнув, как недовольная кошка, пульнула вверх языком пламени из бензобака. И тогда, перекрывая грохот стрельбы, кто-то из камуфляжных, видно старший, заорал, отдавая вполне в данном случае уместную, но какую-то не совсем военную команду:

― Атанда! Ноги делаем! Всех в тачку!

Пятнистые подхватили раненых, потом я увидел, как, взмахнув серебряным крылом, в «гелендваген» полетел все еще скрученный собственной проволокой Мерин.

А потом я увидел Прокопчика. Во всей красе.

Наши похитители то ли забыли, то ли поленились сковать хромого, да еще находящегося в бессознательном состоянии инвалида. И он им показал, что такое жажда жизни. Как только пришел в себя.

Нет, мой помощник не стал вступать в неравную схватку с превосходящим силами противником. Он разумно предпочел ретироваться ― в сторону, противоположную полю битвы. И скажу вам, даже несмотря на всю безнадежность моего собственного положения, я следил за этим забегом как завороженный.

Подобно лермонтовскому Гаруну, Прокопчик бежал быстрее лани. Быстрей, чем заяц от орла. Хотя, не в пример струсившему горцу, бежать ему приходилось в гипсе. Этот чертов гипс разваливался прямо на глазах у изумленных наблюдателей, разлетаясь комьями, как снег из-под копыт несущегося во весь опор скакуна. И беглец не сбавлял скорости.

Да, Прокопчик делал все, что мог. Но силы были не равны. Один из «гелендвагенов» с еще распахнутыми дверями, размахивая ими на ходу, как огромными черными крыльями, двинулся в погоню, с ревом набирая ход. Почти в то же мгновение и меня сграбастали в охапку мощные пятнистые руки, волоча ко второй машине.

Непонятно зачем, на голом инстинкте, я также начал вырываться в надежде хоть одним глазком засвидетельствовать последние секунды жизни моего друга и напарника. И тут снова, как уже не раз случалось за этот, будь он трижды неладен, вечер, события замелькали на пределе возможностей человеческого восприятия.

Прокопчик летит в ошметках гипса.

Черный ворон «гелендваген» кружит прямо над ним.

Откуда-то из подворотни с жутким грохотом, в облаке едкого чада выруливает мотоцикл с закованным в кожу седоком.

Меня запихивают в машину, я отчаянно упираюсь, до хруста выворачивая шею, ― мне позарез нужно видеть, что происходит там, впереди. И я вижу.

Мотоциклист ровняется с Прокопчиком. Он делает ему знаки, предлагая запрыгнуть на заднее седло.

В последнем припадке отчаяния я зубами вцепляюсь в держащую меня мертвой хваткой руку. И буквально на мгновение она ослабевает. Я все еще могу наблюдать за происходящим.

«Гелендваген» горой нависает над мотоциклистом, а Прокопчик все никак не может изловчиться вскочить ему за спину.

Меня бьют по голове прикладом автомата.

Время останавливается.

Странным образом сознание вернулось на той же мысли, на которой так скоропалительно отъехало: как там несчастный Прокопчик?

Хотя прежнего азарта не было. Была тупая боль в голове, во всем теле и особенно в левой лодыжке.

Вернее, в лодыжке была острая. Острее даже, чем следующая посетившая меня мысль: как тут несчастный я?

Вокруг был полумрак, и прежде всего я попытался разобраться: он действительно вокруг или только у меня в голове? По некотором размышлении я пришел к выводу, что и там, и там. Сохранившиеся органы чувств информировали, что я лежу лицом вниз на чем-то жестком и колком, в то же время слегка податливом. Шея затекла, но мне удалось слегка повернуть голову и увидеть, что неподалеку в полутьме отсвечивают части какого-то металлического приспособления с валиками, цепями и рычагами.

Дыба, догадался я с ужасом. Это пыточная камера!

Следующим движением я попытался резко приподняться и сесть. Безнадежно. Со стороны, наверное, это смахивало на конвульсии разрубленного лопатой дождевого червя.

― Я тоже сперва испугался, ― негромко просипели где-то у меня за левым ухом. ― Но это так, декорация.

Голос явно не принадлежал заике-Прокопчику. Червь извернулся в совсем уж немыслимом зигзаге: мне удалось оказаться лицом к говорящему. Это был Мерин.

― Удивительно переменчива фортуна, не правда ли? ― поинтересовался он, заметно шепелявя: у него оказался выбит зуб или даже несколько.

Я пригляделся к товарищу по несчастью. Давешнее платье на нем неприлично задралось по самые ягодицы. Парик съехал набок. А измазанное косметикой лицо в сочетании со свежими ссадинами и кровоподтеками смотрелось как чудовищная маскарадная маска. Но голос был спокойным и ироничным:

― Кстати, декорация-то она декорация, но модель, можно сказать, действующая. А в древности, скажу я вам, умели людишки друг друга мучить. Дыба ― она чем хороша? Укладываешь испытуемого, и можно его хоть сжимать, хоть растягивать. Очень эффективно получается ломать ему мелкие кости. И даже кожу сдирать. Мне, например, однажды пришлось…

― Ну, кое-кому это только в кайф, ― почти истерически оборвал я его. Мой желудок начал ползком приближаться к горлу, и я понял, что подробное описание пыточных процедур сейчас не слишком будет способствовать подъему настроения.

Но Мерин был настроен неагрессивно. Легко вздохнув, он просто отвернулся от меня, пробормотав себе под нос разбитыми губами:

― Ах, что вы все в этом понимаете…

Подобный пацифизм не устроил уже меня.

― Эй, эй, ― прикрикнул я на него, ― сейчас не время бодаться. Надо думать, как отсюда слинять.

Мерин засмеялся.

― Если мы там, где я думаю, слинять не больно-то удастся.

― А где мы? ― спросил я.

Но ответить он не успел.

С тяжелым скрипом отворилась обитая железом дверь, и узкая полоска света упала на нас с Мерином, валявшихся на лежалых соломенных подстилках. В помещение вошли несколько пар ног ― все, что я мог увидеть из своего униженного положения. Лодыжка еще помнила чудовищный удар армейского ботинка, сваливший меня наземь. Поэтому тот факт, что появившиеся в дверях ноги обуты в гражданское, уже показался мне отрадным. Как мало человеку надо!

Но через пару мгновений мне было дано понять, что руки у цивильных посетителей ничуть не хилее тех, армейского образца, что волокли нас по лестнице и закидывали в машину. Меня легко, как кутенка, подняли за шкирку и весьма небрежно перевели в сидячее положение, спиной к какому-то приспособлению, больше всего напоминавшему пыточное колесо.

Теперь я мог видеть все и всех. Но этим радости исчерпывались.

Их было трое: мужчина, женщина и тот амбал, что ворочал меня, словно тряпичную куклу. Амбал мало чем отличался от других представителей своего отряда шкафообразных: корпусная мебель, она все равно мебель. Фанерная вещь. Мужичонка тоже на первый взгляд казался ну никакой ― его глубокие залысины и коричневое сморщенное, как старческая мошонка, личико можно встретить за канцелярским столом решительно любого учреждения средней руки. Зато выделялась его подруга. Красивая шатенистая стерва, крутобедрая и большегрудая, в тесной фиолетовой юбке и черном с кружевами жакете. Б-бабец, называет таких Прокопчик с каким-то особым сладострастным придыханием.