Уильям Сароян - Мама, я люблю тебя

Должно быть, Клара Кулбо сказала что-то очень смешное, потому что Мама Девочка прямо взвыла, а потом закричала в трубку:

— У, мерзкое создание!

Они говорили и говорили без конца, как будто за разговор не надо платить, а потом наконец распрощались, и Мама Девочка положила трубку. Она увидела, что я не сплю, и спросила:

— Ты давно проснулась?

— Несколько минут назад.

— Я звонила, чтобы она пошла к нам домой и позаботилась о золотых рыбках. И рассказала ей про пьесу.

— Мама Девочка, что это значит, когда тебе снится, что ты дома и твой отец и брат тоже дома?

— Это значит, что тебе хочется быть дома и хочется, чтобы они там тоже были.

— Это я знаю, но что еще это значит?

— Не знаю. Тебя этот сон расстроил?

— Немножко.

— Не расстраивайся! Радуйся и сверкай, как ты умеешь, радуйся и танцуй, когда не спишь.

— Иногда мне надоедает сверкать. В конце концов, мне девять лет, и я уже не ребенок.

Мама Девочка легла рядом со мной, обняла меня крепко и сказала:

— Если хочешь знать, никто никогда не ребенок и никто никогда не перестает им быть. Так устроен мир.

— А почему?

— Потому что отцы и матери тоже никогда не были детьми и тоже никогда не переставали ими быть. Так уж повелось от века, так есть, и нам остается только стремиться и стараться.

Она взглянула на свои часы и сказала:

— Уже начало шестого. Мы идем на чай?

— А ты хочешь?

— Ну конечно! А ты?

— Если ты хочешь — то да.

— А мне показалось, что мисс Крэншоу тебе нравится.

— Нравится, но это еще не значит, что я хочу идти к ней на чай.

— Что с тобой происходит, Лягушонок?

— Во сне я поговорила с моим братом, но не успела поговорить с отцом. Я ведь не знала, что это сон. Мне не хотелось его будить, я думала, что еще смогу поговорить с ним, — а теперь уже поздно.

— Что ты хотела сказать ему?

— Ничего, просто поговорить. Разве девочка говорит своему отцу что-нибудь особенное? Просто ей хорошо, когда она его видит и с ним разговаривает. Когда слышит его голос и знает: он тут. Когда чувствует его запах. Все время одни женщины — это надоедает.

— У тебя, кажется, плохое настроение?

— Просто я жалею, что не поговорила с отцом.

— Что ж, позвони ему в Париж.

— Ну нет, это уже не то. Во сне он был дома, мы были все вместе. А потом, мы не можем себе этого позволить — слишком дорого.

— Пусть заплатит он.

— Вот уж на это я никогда не пойду! Лучше подожду, пока он снова мне приснится, — уж тогда я наговорюсь с ним!

— Как он выглядит?

— Прекрасно, только он спал.

— Где?

— В постели, конечно.

— В какой?

— В своей и твоей — дома, в Калифорнии. В той, где ты потом спала одна.

— О! А где была я?

— Ты тоже была в постели.

— И как я выглядела?

— Прекрасно. Так, как ты давно уже не выглядишь.

— Неужели сейчас я выгляжу плохо?

— Нет, но когда мой отец был дома, ты выглядела лучше.

— Твой отец! — сказала Мама Девочка. — Не забывай, что я — твоя мать, и если мы с тобой все время вместе, то это еще не значит, что я лицо маловажное. Так вот, я тут думала о пьесе. Думала и думала.

— Я знаю — это потому, что она про тебя.

— Про меня-то про меня, но я думала о ней не поэтому, а потому что Майк Макклэтчи хочет тебя на роль девочки, а я не знаю, чего ты сама хочешь, и даже можешь ли ты сама решить, чего именно ты хочешь, и, если ты даже вдруг решишь, что хочешь сыграть эту роль, я вовсе не уверена в том, что это следует тебе позволить. И я совсем не уверена в том, что этого захочет твой отец. Все это меня очень тревожит, и если мы думаем пить чай у мисс Крэншоу, нам пора отправляться. А если не думаем, пора уже нам дать ей об этом знать. Что ты хочешь делать, Лягушонок? По-настоящему? Я должна постараться не навязывать тебе того, чего по-настоящему ты не хочешь. Если мы пойдем, мисс Крэншоу будет ждать, что мы принесем с собой и пьесу, а потом почти наверняка попросит тебя почитать, и я знаю: когда ты почитаешь, она очень заинтересуется и захочет помочь тебе, если помощь тебе нужна (а она, возможно, думает, что не нужна), и обязательно захочет, чтобы ты взяла роль. А это означает полную перемену в твоей жизни, да и в моей тоже. Так что ты думаешь делать?

— Я думаю, нам надо пойти: ведь мы обещали.

— Ты думаешь, что сможешь решить сама, играть или не играть тебе для Майка Макклэтчи?

— Я не знаю. Это, наверное, очень трудно — каждый вечер на сцене, на глазах у публики, быть девочкой, которая совсем не ты.

— Да, это очень трудно. Но трудность не в том, чтобы быть девочкой, которая не ты, — это как раз легко. Трудность в том, чтобы уметь становиться ею, или в том, чтобы заставить ее стать тобой. Реши, захочешь ли ты попробовать, потому что если не захочешь, я это пойму, и на чай нам тогда лучше не ходить. Лучше нам тогда просто сказать Майку Макклэтчи, что ты не хочешь быть девочкой-актрисой.

— А мне будут платить деньги?

— Конечно будут. Ведь на этой роли строится вся пьеса. Тебе будут платить очень много.

— А я смогу сколько-нибудь тратить сама?

— Конечно сможешь. Ведь это будут твои деньги, все до последнего цента — твои, а не мои. Они будут положены в банк на твое имя. К десяти годам ты уже, вероятно, станешь богачкой.

— Ну ладно, — сказала я, — тогда пойдем на чай.

— Так значит, ты решила взять роль?

— Я решила, что пойду на чай, потому что хочу узнать, что обо всем этом скажет мисс Крэншоу. Сама ведь я никогда ни о чем таком не думала. Я не знаю, могу я или нет специально делаться той или другой девочкой, но на чай я пойти хочу.

— По-моему, это вполне разумно и трезво. А сейчас перестань, пожалуйста, быть такой взрослой и грустной. Я чувствую себя никудышной и недоброй, когда вижу, насколько ты разумнее и благонравней меня. Пожалуйста, подумай сейчас о чем-нибудь веселом — хорошо?

— Хорошо, Мама Девочка.

Я спрыгнула с постели и затанцевала. Я всегда танцую, когда у меня хорошо на душе — или когда плохо, а я хочу, чтобы было хорошо; но Мама Девочка знать не знает, что большей частью танцую я для того, чтобы на душе у меня стало веселее. Она думает, я танцую всегда потому, что мне чудо как хорошо, только это вовсе не так. И вот почему ее лучшая подруга Клара Кулбо называет меня «миссис Нижинская».

— Нет, эта девочка обязательно станет прима-балериной Никарагуа, — когда-то, еще очень давно, сказала она Маме Девочке. — Все-то она танцует!

Но много она понимает! Много она знает о девочках, хоть у нее и две собственные! Могу поспорить, что ни о той ни о другой она ничегошеньки не знает. Ей бы только нос задирать да молоть всякую чушь.

Мы уже собирались отправиться на чай к мисс Крэншоу, когда в дверь постучали. Оказалось, что это мой доктор, А. Дж. Спрэнг.