Олег Рябов - КОГИз. Записки на полях эпохи

– Где Яков-то? – спросил я.

– Знамо где, где ж ему, окаянному, еще быть, как не на печи.

– Что, опять?..

– Ох, и не говори, жить не хочется, – женщина скомкала тряпку, бросила ее и тяжело села за стол. – Башку бы ему оторвать. Уж неделю как лопает. Встал затемно, ходил, ходил, я подумала, что собирается в лес, а он ее нашел: от своего вора не утаишь. Вышел с избы, а вернулся уже пьянущий. Ну, я прямо на его глазах и опрокинула флягу в подпол.

– Много было?

– Литров двадцать. Холера, напился – и опять на печь. Хозяйство заброшено, ложек недоделанных полная баня, тыщи три. Заказчик из Семенова на днях приезжал.

Завозился Яков. Я поднялся, глянул на печь и увидел заспанное, страшное, худое лицо.

– Здорово! Пойдем в лес!

– Нет. Я того… – хозяин спустился к нам. – Дуреха-то самогон в подпол вылила, лучше бы соседям отдала, все добро.

– Хоть бы ты околел с этого добра, – огрызнулась Клава.

– Ну ладно…

– Ладит, да не дудит.

– А завтра пойдем? – вмешался я, чтобы сменить тему, понимая, что бессмысленно спрашивать.

Мы с Володей, моим приятелем по НИИ, приехали всего на три дня, за это время лесник в себя не придет. Обещанная охота на глухарей срывалась.

Пошарив в карманах, Яков достал сигарету, размял ее и закурил.

– Завтра пойдем, – затушил сигарету и полез на печь, в самую глубь.

Мы сходили за рюкзаками, вынули хлеб, консервы, конфеты. Володя достал загадочный сверток и положил его на комод – подарок хозяйке. Клава принесла кипящий самовар, выставила на стол мед, моченую бруснику, грибы, картошку и сковороду с мясом. Сели втроем перекусить.

– Домашнее мясо-то? – спросил я, подцепив один из больших черных кусков.

– Да нет. Глухарь.

– Значит, Яков был на охоте?

– Это с весны, в бочке насолил.

Мясо было вкусное, соленое в меру.

– Сам, когда пьет, ест?

– Нет. За неделю только раз крынку молока выдул.

Володя ел молча, а мы с Клавой разговаривали, она рассказывала о детях, выросших и покинувших дом, о людях, знакомых мне по прошлым приездам. Так просидели до позднего вечера. Хозяйка расстелила для меня и Володи на полу две большие перины. Устраиваясь на ночь, мы попросили, чтобы Клава разбудила нас до рассвета, и она с улыбкой в голосе тихо сказала:

– Яков Иванович вас завтра сам разбудит.

Володя быстро уснул, а я лежал и думал об охоте. Она для нашего брата-мужика – одно из наиглавнейших удовольствий, то ли врожденная наследственная потребность, то ли привычка, столь сильная, что переходит из поколения в поколение. Цари считали охоту самой достойной и благородной забавой. Как-то мне повезло увидеть, подержать в руках и даже полистать большие красивые книги: «Великокняжеская и царская охота на Руси», «Царская охота» и два тома «Императорская охота на Руси». Очерки в них составил генерал Николай Иванович Кутепов – заведующий хозяйственной частью императорской охоты при Александре III, а рисунки для иллюстраций выполнили лучшие художники тех лет: Репин, Васнецов, Серов, Суриков. Три тома с золотыми обрезами в желтых кожаных переплетах, на углах которых надеты изготовленные из серебра, гравированные с просечкой, двуглавые орлы. У четвертого тома цельнокожаный, красного цвета переплет, в его центре – оттиск двуглавого орла, сделанный золотой и черной краской.

Таким богатством владел у нас в городе живший одиноко, как старый глухарь, в деревянном доме на Ямской скромный человек по прозвищу Переводчик. Про него ходили слухи, что он ненормальный – помешался на книгах: спит и ест на них. Доля правды в этих сплетнях, и немалая, была, в чем я сам убедился. Вещей в его обшарпанной, со свисающими проводами и тенетами, комнате было всего ничего: два венских стула да верстак-стеллаж, что стоял посередине комнаты, как бы деля ее на два узких коридора. Вдоль стен тянулись страшные, чуть ли не из горбыля сколоченные, лестницы. Четыре нижние ступеньки шириной в две доски, остальные – в одну. Такие необычные книжные стеллажи были немного повыше человеческого роста, достаточно лишь протянуть руку, чтобы взять с полки любую книгу. Книг в комнате столько, что создавалось впечатление, будто они ее затопляли собой, стекая по стенам, заливая весь пол, перетекая на подоконники, на стулья, на железную кровать, узкую и ржавую, стоявшую у короткой стены при входе, покрытую старым солдатским одеялом.

Хозяин всего этого добра работал переводчиком, в молодости здоровье и знание иностранных языков давали хорошие деньги, их поглощали две страсти: книги и вино. Теперь, с годами, заработки были не те, и ради выпивки приходилось жертвовать ценными изданиями. Я взял с Переводчика слово, что буду первым, кому он предложит «Царскую охоту». Работа и семья отвлекли меня от книжных дел на некоторое время, но его хватило на то, чтобы Переводчик спился. Хоронить отца приехала из Москвы дочь, она наняла машину, мужиков и отвезла книги в когиз на площадь Горького, где сдала их в «букотдел», а что имело цену, в том числе «Царскую охоту», захватила с собой в Москву. С воспоминаниями о желанных книгах я уснул.

Разбудил нас Яков, разбудил и отошел к печке покурить.

– Ну, чего, пойдем? – спросил я, выходя и потягиваясь. Володя тоже встал и собрался. Хозяин ответил:

– Пойдем только молока попьем.

– А где Клавдия?

– На дворе, у коровы.

Вошла хозяйка, поставила подойник на лавку. Яков сказал ей хмуро:

– Купи, сбегай к Фаинке-продавщице, у нее дома всегда есть. Вот вылила, а теперь с гостями, с приездом нечего…

– Прямо, побежала. Я тебя с гостями вместе выгоню.

Тут вмешался Володя:

– Нет, Яков, если понадобится, то у нас найдется, а сейчас лучше не надо.

– Ну, смотрите, как знаете. – Яков затушил сигарету и налил всем молока в большие глиняные кружки.

Стояли первые заморозки. Ночная белая трава блестела и чуть хрустела под ногами. Лес начинался сразу за деревней и отсюда, от Керженца, тянулся до самого Полярного круга. Тайга! На дорожках вдоль квартальных просек дождевые лужи в колеях покрылись тонкой корочкой льда. Когда начало светать и из сплошной черной массы стали вырисовываться отдельные стволы сосен, елок, рябин, мир ожил звуками и красками. Проснувшийся лес наполнился движением и пением птиц. Среди множества голосов синиц выделялся долгий, с коленцем, свист рябчиков. Они, глупые, шли на наш манок, а мы, удобно устроившись на бревне и подсвистывая их, легко брали подлетающих молоденьких птиц, садившихся чуть ли не на мушку ружья. Поднимали и тетеревов, что бродили вдоль дорожек, выискивая в лужах намытые камушки, необходимые их желудкам как терки во время трудной голодной зимовки, когда придется питаться грубой хвоей.

Яков шел не останавливаясь и не вскидывая ружья, только иногда задерживался, чтобы закурить.