Олег Рябов - КОГИз. Записки на полях эпохи

Перфишка умел все рассчитывать математически: был найден и ботанический сад биофака университета на Анкудиновском шоссе, и колоритный сторож, мучившийся с похмелья в небольшом лабораторном корпусе, больше напоминавшем деревенскую избу, и полтора десятка лопат, мотыг и тяпок, стоявших в ожидании молодых рабочих рук. Сторожа звали Володей, и работал он в своей должности в ботаническом саду третий год.

– Раньше я служил в спецохране и отвечал за соседний участок.

– А что там за участок? – спросил Генка.

– Правительственная дача, – ответил Володя и смело налил себе второй стакан. – Я там охранял и Хрущева, и Косыгина, и Микояна. Когда они приезжали в Горький, то жили на этой даче.

– За стакан выгнали? – ехидно спросил Перфишка, наливая Володе третий.

– Дурак, сам ты за стакан. Там чего сторожить? Там никто ничего не украдет, хоть двери настежь распахни. А здесь, – он выпучил глаза и уставился на Перфишку, – а здесь есть плантация женьшеня. В аптеке килограмм женьшеня, знаешь, сколько стоит? Сто пятьдесят рублей за кило! Женьшень созревает тридцать лет, а этой плантации двадцать пять. Когда женьшень начинает стареть и обретать лечебную ценность, клубеньки у него чуть-чуть сморщиваются. Ну-ка, налей.

Перфишка открыл вторую бутылку.

– Я в Уссурийске в погранвойсках три года служил. Наша застава стояла на озере Ханко, километрах в двухстах от Уссурийска. В маленьком охотничьем домике, прямо на территории заставы, жил у нас дедок, мы его звали «полковник», хотя он в царской армии был штабс-капитаном, а в Отечественную воевал в штрафбате и после ранения поселился в Приморском крае. Его все очень уважали и советоваться приезжали и из Уссурийска, и из Владика, и со всех концов земли; китайцы даже рисковали: границу переходили, чтобы встретиться с ним и посоветоваться о здоровье своем. Я с ним очень хорошо дружил и достаточно умного чего узнал – высокой культуры был человек. В избушке у него было много книг на всех языках: и на русском, и на европейских, и на китайском.

И вот что он мне рассказал: правильной цветопередачи ни до революции, ни в настоящее время в типографском деле не существует нигде в мире. Все искусствоведы живописи предпочитают пользоваться черно-белыми каталогами. А вот рукописные книги в шестнадцатом веке, и в семнадцатом, и в современные времена делались с цветными рисунками. И рисунки эти писались натуральными красками с натуральными пигментами, что позволяет правильно передать тона.

В библиотеке нашего «полковника» было много рукописных травников разных веков и из разных стран. В них одно и то же растение нарисовано акварельными и темперными красками и по десять, и по двадцать раз. А зачем? Вот лист подорожника зеленый, чуть белесый, как в молоке, – это от одной болезни, его надо одним способом готовить. Рядом тот же лист, но с розовыми прожилками, – это от другой.

Запомнил я навсегда три тома французских акварелей, посвященных розам и шиповникам, и три свитка китайских с цветными, тушью нарисованными картинками разных видов женьшеня. «Полковник» хранил эти свитки, как хранят еврейскую Тору – в рулончиках, только футляры были из бамбука, а не из серебра. Вот по этим-то китайским рукописям наш дедок и показал мне разные корешки женьшеня, какие они бывают: серые, коричневые, белые, розовые, молочные. Но главное я запомнил: женьшень приобретает настоящие свойства, когда его клубенек начинает сморщиваться, точнее, не сморщиваться, а бугриться.

Так я всю эту аптеку и узнал. Через пять лет я накопаю тут сто килограммов корешков, загружу в два мешка и в Уссурийск поеду – здесь их не продашь.

В девять часов вечера Генка с Перфишкой в обнимку шагали по Анкудиновскому шоссе в сторону города и орали во все горло: «На границе тучи ходят хмуро…»

Эти несколько недель бабьего лета, которые в конце концов упираются в холода, по своей материнской мягкости, нежности и теплоте трудно сравнить с чем-либо другим. Уезжать на эти дни куда-то в Сочи или даже в Болгарию – сумасшествие. Да, понятно – морской воздух, здоровье надо поправлять. Но вы помните, какой воздух у нас в сентябре, когда нет уже пыли, марева, дымки, и, кажется: напрягись – и видны будут веточки в лесу на горизонте за Волгой. Воздух такой прозрачный потому, что в нем нет цветочной пыльцы. Летом он из-за пыльцы бывает мутным, а не из-за жары. Летом всегда что-нибудь цветет, а в сентябре… Такого обилия красок, которыми заполняются наши леса, не найдешь ни на одном континенте – ни в Бразилии, ни в Африке. А земля, несмотря на ночные заморозки, продолжает отдавать тепло, и при желании можно походить босиком. Птицы еще продолжают петь, хотя не активно и призывно, как в начале весны, а философически и спокойно. Самое время для грибов, в заводях плавают выводки молодых уток, у рыбы начался осенний жор, а женщины все еще по-летнему кокетливы и беззаботны.

Санаторий «Агродом» спрятался в Зеленом городе, этом хвойном оазисе, разумно используемом властями под обкомовские и академические дачи, ведомственные дома отдыха и десятки пионерских лагерей. На территории санатория находились не только оздоровительные и лечебные корпуса, но и довольно серьезное научно-исследовательское подсобное хозяйство. А каскад прудов носил, конечно, скорее декоративный характер – так удачно вписывались они в этот вечнозеленый ландшафт.

«Агродом» принимал первый областной фестиваль творческой молодежи, который долго и старательно готовился отделом пропаганды и агитации обкома комсомола. В последний момент было решено поднять уровень мероприятия, и теперь его курировал обком партии, и отвечал за все некий инструктор товарищ Котов. Он был маленький, аккуратненький, поджарый, но широкоплечий и грудь – колесом, на его открытое лицо часто набегала беспричинная американская улыбка, а светлые волосы ежиком обтягивали череп, как шкурка серебристой нерпы. Многие творческие работники, которым приходилось сталкиваться с Котовым при подготовке каких-нибудь культурных мероприятий, принимали его за сотрудника КГБ под прикрытием. Но в приватных беседах работники конторы разочаровывали мастеров искусств признанием, что таких кадров они не держат, не уточняя, по каким параметрам Котов не проходит. Больше всего он напоминал штангиста очень легкого веса перед выходом на помост.

Со стороны же творческих организаций совершенно непонятным образом ответственным за проведение фестиваля творческой молодежи был назначен всем известный Вадим Иванович, редактор студии «Марафон» с местного телевидения. Он являл собой полную противоположность Котову: высокий, грузный, сутулый. К тому же плешивый, если не сказать лысый, в сорок-то лет, хотя остатки его длинных волос и спадали на плечи грязными космами, орошая их непонятно откуда берущейся перхотью. Вадим был из тех людей, которые избегают женщин из гигиенических соображений, а водку предпочитают пить в сараях и гаражах и только с самыми проверенными друзьями.