Владимир Познер - Одноэтажная Америка

Чарлз Робинс был коренным жителем Нового Орлеана в пятом поколении. Его предки приехали сюда с Канарских островов в 1784 году. «Мне было одиннадцать, когда мой отец купил эту лодку, — сказал он. Он рыбачил около тридцати лет. — Я вырос на этой лодке».

Когда Робинс только начинал торговать королевскими креветками — они стоили пятнадцать долларов килограмм. Сейчас импортные, выращенные на фермах креветки продают за 2,75 доллара за кило. Из-за высоких цен на газ местные рыбаки не могут продавать свой улов по такой низкой цене.

«Мы разорились после «Катрины», и все, что создавалось тридцать лет… пропало. — Он вздохнул, затем продолжил: — Сейчас мы пытаемся выстроить заново нашу жизнь».

Дом матери Робинса был полностью разрушен. Его семья — жена и двое детей — потеряла дом, машину и все имущество. Все, за исключением этой лодки. Во время шторма лодка разбилась и затонула. Сейчас он ее восстанавливал. С деньгами очень трудно. «Рыбалка — это мое сердце, а не мой кошелек», — сказал Робинс. Сейчас он нанялся работать плотником, для того чтобы просто оплачивать счета, а по ночам вместе с женой они перестраивали дом. В выходные дни он рыбачит.

«Мы не смогли получить помощи от государства, так как наши налоговые записи бесследно исчезли во время шторма. Просто так я ничего не прошу. Я сказал этой леди из администрации малого бизнеса: «Мне нужна помощь, чтобы мы снова смогли встать на ноги»», — с горечью рассказывал он.

Когда начался сильнейший шторм, Робинс переправил свою лодку в канал. У всех, кто не сделал этого, лодки разбились. Ураган пришел с западной стороны, скорость ветра была 310 км/час, и волны вздымались на 2,5 метра. «Я не ожидал такого, но я обмотал лодку крепким тросом, так давным-давно учил меня дед, и мы вытащили ее». Его брат был рядом, и они пережидали ураган вместе.

Когда поднялась вода, вспоминал Чарлз, она затопила все дома вдоль канала.

«Вода поднялась выше окон, а потом стали появляться люди, спасающиеся на крошечных самодельных плотах». Он развел руки в стороны и показал небольшие размеры этих плотов.

«Везде были красные спасательные жилеты». Его голос задрожал, и на глаза навернулись слезы. Но люди не могли спастись на этих маленьких плотиках. Лодка Чарлза была их спасением.

Чарлз Робинс с братом разместили людей в лодке и всю неделю шторма кормили их припасенными креветками и собирали воду брезентом. Таким образом они спасли пятнадцать жизней.

Мы покинули Новый Орлеан в шесть часов вечера и отправились в Мемфис, до которого было шестьсот двадцать пять километров пути. На следующее утро мы должны были снимать детский исследовательский госпиталь «Сант Джуд». Владимир рассказал мне о нем по дороге, раньше я ничего о нем не слышал.

Госпиталь был основан в 1955 году известным эстрадным артистом Дени Томасом, приверженцем святого Джуда, в честь которого и назвали детский центр. Томас решил построить госпиталь для детей и для начала обратился за помощью к гражданским лидерам и деловым кругам Мемфиса. В Теннесси, как и в других южных штатах, в то время все школы, рестораны, отели и госпитали были разделены по расовому признаку. Томас настаивал на том, что в «Сант Джуде» никакой расовой дискриминации быть не должно. Городская элита в конце концов согласилась, и средства для постройки госпиталя собрали. Томас, американец ливанского происхождения, также обратился за помощью к другим арабо-американским общинам. И вот пятьдесят лет спустя, при участии Американской ливано-сирийской ассоциации благотворительности, госпиталь всемирно признали лидером в исследованиях и лечении тяжелых детских болезней. Познеру рассказала об этом Марла Томас, дочь Дени, и жена его близкого друга Фила Донахью.

На следующее утро мы приехали в госпиталь. Это было огромное, восьми- или десятиэтажное, здание. Сначала мы выбирали место для интервью с управляющим фонда госпиталя. Его звали Джон Мозес. Недавно он ушел из большой корпорации и выглядел подобающе. В деловом костюме, уверенный, хорошо говорящий мужчина, с пепельными волосами. Мозес абсолютно не критиковал свою бывшую работу, а наоборот, радовался тому, что деятельность в фонде и вообще миссия госпиталя придала его жизни новый смысл.

Мозес с удовольствием рассказывал об уникальности госпиталя, в котором и лечили, и занимались исследованиями одновременно. Открытия, сделанные врачами госпиталя, изменили сам подход к лечению рака и других тяжелых болезней у детей. Несмотря на то что продажа патентов на медицинские открытия — это бизнес, который должен приносить выгоду, госпиталь «Сант Джуд» делится открытиями со всем миром. За один год здесь проходят лечение четыре тысячи детей и подростков, больных раком, ВИЧ-инфекцией и другими страшными болезнями. Лечение получают все пациенты, независимо от того, платежеспособны они или нет.

Нас, конечно, впечатлил его рассказ, но больше всего меня поразило, что примерно шесть миллионов американцев регулярно отправляют благотворительные взносы на счет госпиталя и средний вклад составляет 25,68 доллара. В прошлом году, включая все источники поступления средств, они собрали почти шестьсот миллионов долларов. Это приблизительно на десять процентов больше годового бюджета госпиталя.

Мы закончили интервью и отправились снимать многоэтажный Детский раковый центр. Я понимал, куда мы идем и кого мы там увидим, но, скажу честно, я совершенно не готов был видеть детей, больных раком.

В фойе стояли мягкие кресла и диванчики, на которых расположились матери, отцы, дети. Некоторые дети играли, кто-то шумел, бегал.

Но были и другие дети. Они были такие тихие. На их головах не было ни единого волоса.

Это было абсолютно дисгармонично и очень неправильно. Когда видишь детей, больных раком или каким-то другим страшным недугом, ты невольно задерживаешь дыхание, тебя бросает в холод и начинает трясти. Такая реакция понятна. Мы интуитивно знаем, понимаем и чувствуем, что дети — это наше будущее, наша надежда. И поэтому видеть малышей в таком состоянии тяжело любому взрослому человеку.

Мы поднялись на лифте на второй этаж и оказались в ярко раскрашенной игровой комнате, в которой было много игрушек: большие шары, пушистые зверушки.

Несколько семей ожидали встречи с докторами. Я поговорил с Джонсонами и их девятилетним сыном Чейзом. У него была опухоль мозга и тридцать процентов надежды на выздоровление. Его родители переехали в Мемфис, чтобы у сына была возможность жить дома, а в госпиталь приезжать только на лечение. Мать и отец Чейза казались спокойными, рассказывая о состоянии сына, прогнозах и процессе лечения в «Сант Джуде». Спокоен был и Чейз. «У меня нейробластома. Это в моей голове», — сказал он и засеменил, пританцовывая вокруг коробки с игрушками. Каждый ребенок, описывая свою болезнь, просто констатирует факт. На стене висели акварельные рисунки, подписанные больными детьми — «это мой рак». На одних рисунках были нарисованы маленькие черные сферы, на других, размытые пятна и многочисленные пунктиры. Под каждым рисунком детской рукой было написано точное название болезни.