Array Array - Становление Бойца-Сандиниста

В общем, стал выдавать на-гора все то, что у него накопилось и с чем он не мог пойти к крестьянам, поскольку считал, что в лучшем случае они его не поймут. Ведь мы, городские, слишком закомплексованы, слишком тяготеем к надуманным абстракциям. Мы чересчур запутанно сложны с этими нашими чувствами, привязанностями, толкованиями жизни... Вот Тельо и начал рассказывать мне о своей семье, о своей вере в партизанскую борьбу. И хотя он был уже закален горами, местной пищей и дождями, но я чувствовал, что его донимало одиночество. Позднее он рассказал мне, что его бросила женщина, которую он сильно любил... и говоря об этом, он очень нервничал. Жесты Тельо были резкими. Мужественный и сильный, внешне он казался даже черствым, твердокаменным каким-то. Но под внешней сухостью скрывалась чуткая, нежная и глубоко человечная душа. Тельо, охваченный разочарованием, был способен разрыдаться. Так, Рене Вивас рассказал мне, что как-то во время перехода от стоянки Тельо к лагерю Родриго мы — новички — довели его до этого. Ведь он просто не понимал, как это мы не могли держаться на должном уровне. Он-то хотел, чтобы мы, пришедшие сражаться во имя свободы, во имя победы, во имя того, чтобы как можно скорее настал конец страданиям народа, были много лучше, чем это оказывалось на самом деле. Тельо рассчитывал, что прибудут люди, целиком и полностью подготовленные. Эдакие легкие на ногу и готовые к любым тяготам партизаны. А тут вдруг во время одного из переходов кто-то из наших сказал: «Больше мы не можем терпеть и здесь вот прямо и сядем». Тогда-то Тельо и зарыдал от разочарования, о чем мне и рассказал Рене Вивас. Да, Тельо мог зарыдать от разочарования, хотя у него и было военное образование. Ведь он раньше служил лейтенантом Национальной гвардии.

Тельо оказал на меня очень большое влияние. Скажем так, он был одним из тех, кто больше всего повлиял на меня во время пребывания в горах. Ни Модесто, ни Родриго не оказали такого воздействия, как он, а также Давид Бланко.

Итак, немного спустя, до стоянки Тельо добрались товарищи, задержавшиеся у Сильвестре. Мы, нагрузившись и даже перегрузившись пинолем [67] Пиноль — смесь кукурузной муки с порошком какао и сахаром. Служит для приготовления популярного среди крестьян блюда того же названия. и другими продуктами, двинулись в путь. К тому же мы выкопали хранившееся у Тельо оружие, чтобы унести его в горы. Впрочем, оружие это предназначалось для нас же. В общем, каждому выпало нести съестные припасы и по две единицы стрелкового оружия, что затрудняло переход. Нас было 10—12 человек. (Точно не помню, забылось уже многое.) Путь мы держали дальше, в глубь гор, и идти предстояло дней 15. Да, вспоминаю, что до партизанского лагеря мы добрались за 15 дней. Мы шли по горам и ущельям... Это был наш первый большой переход. Ведь до того нам случалось идти ночь, ну две ночи подряд или сутки... Теперь же мы, не встречая человеческого жилья, если не считать одного местечка перед Синикой, чье название, если я хорошо запомнил, было Эль-Наранхо, шли целых 15 дней. Это стало нашим крещением, поскольку предыдущие переходы еще не были в полном смысле партизанским крещением. То была лишь небольшая прелюдия. В этот же переход у кое-кого стали появляться иные чувства. После двух дней ходьбы ты ощущаешь, что конец — тело тебя не слушается, и его сотрясает дрожь. А эти бесконечные спуски и подъемы, спуски и подъемы... И ты не различаешь иных звуков, кроме шума дождя, или тех, что издают лесная живность и падающие деревья. Цвета ты тоже не различаешь. А вокруг — те же, что и всегда, товарищи. Тебя подводит то, что рядом все те же лица и что дорога все та же... Дьявольщина! Так что же, размышлял я, когда надо будет сражаться, мы должны будем спускаться аж в самый низ, чтобы напасть на гвардию? И идти, прах его побери, в обратном направлении весь этот путь?! А потом опять возвращаться?! Уж лучше бы, подумалось мне, гвардия добралась бы до нас, и здесь мы их всех и прикончили, чтоб уж больше не ходить. А тем временем, когда идешь и идешь целый день, появляется голод. Но на третий день кончились тортилья и фасоль. А к четвертому дню не осталось вообще ничего, кроме трех ложек пиноля на брата. Впрочем, мы подстреливали обезьян. Но это шло только на ужин, чтобы не нести лишний груз. Хотя иногда мы и уносили остатки обезьяньего мяса с собой, от чего вещмешки становились еще тяжелее. Я же, стремясь облегчить свой рюкзак, по ходу выбрасывал разные вещи. Ну, одеяло я выбросить не мог, поскольку мне было холодно. Гамак — то же самое, так как в нем я спал. Зато выбросил книги, ножнички для ногтей, ручку, писчую бумагу. Словом, все, что облегчило бы вещмешок, поскольку, чем больше шагаешь, тем тяжелее он становится. Ставишь, скажем, ногу и чувствуешь, как под весом рюкзака она у тебя все глубже уходит в почву или еще больше скользит. Чувствуешь, как позвоночник сгибается под тяжестью вещмешка, весившего 35 килограммов. В итоге на привалах каждый прямо падал на свой зад, и все. Помню, однажды я так вот рухнул и вдруг почувствовал, как подо мной что-то зашевелилось. Ну, я заорал благим матом и вскочил. Оказалось, что я «присел» на змею. К счастью, не ядовитую. Но я-то этого не знал, и, ощутив ягодицами какое-то шевеление, вскочил, даже не почувствовав неса рюкзака, и увидел бросившуюся в сторону змею. От усталости мы плюхались, не думая куда, и точно так же шли... Присаживаясь отдохнуть, мы почти выпрашивали еду, и тогда Тельо начинал зудить, что, дескать, мы пришли в горы, дабы расти над собой, а ведем себя, как лентяи...

Помню, когда я переходил на нелегальное положение, то в моде была песня Камило Сесто с такими словами: «Ты помоги мне обменять мои шипы на розы...» Так вот, Иван Гутьеррес, который шел рядом со мной, однажды пропел эти слова — он был влюблен, — и вдруг мы услышали в горах громкое эхо: «...Помоги-и-и-и-и-м-н-е-е». Вышло, словно этот бедняга обращался к городу, к своей женщине. Он звал ее на помощь. Впрочем, еще неизвестно, кто кому мог помочь... В тот день Тельо не упрекал нас, а наоборот — улыбнулся.

Наш переход представлял собой постоянную борьбу. Ноги стирались в сплошную рану. Неожиданно мы обнаружили, что нам нравится соль, и стали есть ее больше, чем обычно. Ясное дело, это началось обезвоживание организма, что и объясняло наш солевой голод. Соль мы сыпали буквально горстями... И хотя обезьяны мясо было уже посолено, мы посыпали его еще солью и впивались в него зубами. То же самое мы делали и с вареным мясом. Открыли мы для себя и цену огню. Не сумеешь в горах развести огонь, и ты погиб. А вдруг спички промокли, что тогда? Нужно кресало, чтобы развести огонь. Вообще в вещмешке ты хранишь все в пластиковых пакетах: спичечный коробок, записную книжку, фотографию сына. А что до цены огня, то ее открываешь для себя, когда готовишь, сушишься. Впрочем, огонь нужен не только для приготовления пищи. Дело в том, что огонь не дает тебе оставаться в одиночестве.