Array Array - Становление Бойца-Сандиниста

Весь тот месяц я старался, чтобы дневное время, когда остаешься один, не пропадало зря. Утром занимался физзарядкой. Во второй половине дня готовил донесения или садился писать стихи. А то прогуливался, тренируя зрение. Заглядывал туда-сюда. И хотя, оставаясь один, времени я не терял, все же почти всегда его хватало для раздумий.

Как-то ночью у меня объявился Маргарито вместе с одним вновь прибывшим товарищем, направляемым к Тельо. Было где-то около четырех часов утра, и я разглядел крупного такого парня, сильного и высокого с короткими курчавыми волосами. Только бедняга пришел, как сразу рухнул на землю мешком. Я посмотрел на него и увидел, что грязью ему залепило лицо, волосы. Забила она и его ружье. «Омар Кабесас, — сходу заговорил он, — я знаю, братишка, что это ты». И начал меня расспрашивать. Точно так же, как я расспрашивал Тельо и Сильвестре, когда увидел их впервые. То есть как обстоят дела и сколько здесь народа, есть ли кухня и всегда ли нужно совершать такие переходы, какой он проделал, чтобы добраться сюда. И еще, есть ли у меня что-нибудь, эфир или спирт, чтобы протереть волдыри. Тут бедняга снял ботинки. К тому же на руке, обернутой испачканным в грязи платком, у него была глубокая рана: падая, он подставил руку, чтобы не разбить лицо о камень. Этого парня звали Казимиро. Меня он знал, поскольку также учился в университете. Его настоящее имя было Орландо Кастельон Сильва. Ему было суждено погибнуть в этой партизанской войне.

Позднее мне часто приходилось руководить боевой подготовкой. За свои пять с лишним лет подполья я почти сорок раз возглавлял партизанские курсы. В этих случаях я пытался обучать товарищей, руководствуясь жесткими требованиями к подготовке. Однако вести себя с ними по-братски, дабы покончить с предубеждениями, которые сохранялись в отношении студентов в горах (затем, как я помню, положение с этим делом поправилось)...

Комары в Васлала были всегда и повсюду. Причем ночью было куда как хуже, так как вся эта мошка залезает даже под одеяло и спать ты не в состоянии, а должен разводить под гамаком небольшой огонек, чтобы от тлеющих головешек струился тонюсенький дымок, разгоняющий эту мошкару. И ты лежишь себе в гамаке, обмахиваясь руками, а в ушах стоит нескончаемый комариный гул. Кроме того, есть там одно крохотное насекомое, которое донимает тебя круглый день. Оно проникает даже сквозь ткань и кусает тебя. Это ужасно, так как не можешь спокойно спать. В горах лицо твое покрывается морщинами, поскольку живешь ты с постоянным выражением недовольства. Еда мерзкая, развлечений никаких, сахара нет. Постоянно что-то переносишь на себе. И всегда мокрый. В общем, с твоего лица не сходит болезненное выражение. В итоге на целые дни и недели, на месяцы и годы твое лицо отягощает застывшая гримаса, словно его сведенные судорогой мышцы не в состоянии расслабиться. Вот так вот меняется выражение лица. С партизанами такое случается, и с годами ты обретаешь новый характер. Изменившееся лицо говорит, что ты стал иным. Приятные мгновения бывают редко. Разве только если еда хорошая, или встретил товарища, или когда мы слушали по радио «Сон наш...» Карлоса Мехии Годоя. Это было как освежающая вода, поскольку мы чувствовали, что не одиноки, когда слушали поющего Карлоса Мехию Годоя. Эта песня звучала каждый вечер в 6 часов. Мы стекались к нашему радиоприемнику, чтобы услышать музыку, облегчавшую наше существование.

В ноябре мне доставили приказ. Рано утром его принес один крестьянин. Так приказал Модесто, хотевший побеседовать со мной. К тому времени мы еще не были знакомы, и я не знал, что его звали Энри Руис. Что ж, по моим расчетам, после совещания с Модесто я должен был вернуться назад. Ну, мы с крестьянином двинулись в путь и добрались до лагеря Модесто, где уже находились все те, кто когда-то проходил вместе со мной курс боевой подготовки. Были там и новые товарищи, которых и не знал. Всего около тридцати-сорока человек. Черт возьми, подумал я, да нас предостаточно, поскольку я ведь не знал, что существовали и другие небольшие отряды. В общем, когда я прибыл, то другие товарищи, как и я, уже приобрели новый опыт. В момент моего появления в лагере Модесто там уже закончили утреннюю физзарядку, которой руководил Родриго, и завтракали. Уж он-то их ухандокал. Родриго был здоров как лошадь. Он ежедневно проводил физзарядку с личным составом лагеря. Сразу после этого каждый приводил себя в порядок: умывался, чистил зубы. Во всяком случае, каждый должен был умыться. Разве только ты должен беречься, чтобы не замочить какую-нибудь рану. После этого завтрак, состоящий из горсти вареного и размятого в кашу маиса. А то и не размятого. Одна порция состояла из получашки маисовой каши. Годами она составляла наш завтрак. Мы возненавидели ее. Но проголодавшись, мечтали и об этой полчашке маиса. Помню, что Модесто ел из своего котелка, когда крестьянин подвел меня к нему. Я его поприветствовал. Очень, дескать, рад, товарищ. Да, так я с ним поздоровался. «Так ты Эухенио?» — «Да, я Эухенио». — «Ладно, хорошо, потом поговорим». Я сходил за едой и принялся есть. Мы встретились довольно холодно. Холодность же, как я себе представляю, объяснялась все тем же пренебрежением, с которым они относились к студентам. К тому времени я уже это себе уяснил, поскольку я из тех, кто постоянно анализирует происходящее.

Да, я забыл сказать, что еще в Васлала, дней за пятнадцать до ухода к Модесто, я заметил вот здесь, на икре правой ноги, беленькую точечку и точно такую же точечку на икре левой ноги. Точечку, как от укуса комара. Но поскольку там все руки постоянно в укусах комаров и порезах, причем следы от тысяч и тысяч таких укусов и от порезов в итоге превращаются в один шрам. Это в порядке вещей, как и то, что иногда укусы немного гноятся. Так и ходишь, с гноящимися укусами на руках. А когда находишь спирт или эфир, то протираешь эти язвочки. Они сходят, тут же возникают новые и т. д. Но эти, как я заметил, начали увеличиваться, превращаясь в белые пятна по обе стороны икры. Причем вокруг белого пятнышка все стало ярко-красного цвета. И так они и увеличивались в размере, пока за несколько дней не стали размером в монету в десять сентаво. Это обеспокоило меня. Тем более что потом пятна разрослись до четвертака и стали в полтинник. Тогда они начали болеть, и болеть сильно. Я видел, что там скапливается гной, и решил, что вот доберусь до Модесто и мне сделают инъекцию, поскольку в лагере было много лекарств.

Флавио, партизанскому врачу, я сказал: «Тут у меня на ногах какая-то гадость». — «Да, у тебя занесена инфекция». И это предполагаемая инфекция продолжала успешно разрастаться. Размер язв уже дошел до монеты в одну кордову. От боли я не мог спать. Пришлось завернуть край высоких голенищ моих ботинок, так как чуть дотронься до моих гнойников, как я буквально пропадал от боли. Дали мне антибиотики для инъекции, но я заметил Флавио: «Эта гадость не сходит... Флавио, она начинает плохо пахнуть. Я чувствую, как эта гадость воняет...» Тогда Флавио принюхался. «Да, брат, гниет...» — «Да они просто воняют». — «Я тебе введу другое лекарство». И вводит его мне. После этого я четыре дня сам не свой сижу сиднем. Ведь мы там вообще были слабыми, худющими... Подобная инъекция меня прямо оглушила. Итак, прошли четыре дня, и меня начали лечить. Это было нечто жуткое, поскольку пинцет с ватой мне вводили прямо в язву... Аж до самого нутра доставали этим пинцетом... и так снова и снова... Я сжимал кулаки и стискивал зубы... «Ай, братуха!..» — кричал я, вырываясь у Флавио, а он хватал меня и садился мне на ногу. И когда он вычищал весь гной, то в ноге образовывалась здоровенная яма, а я покрывался едким потом. Ходить я не мог, и все время сидел. В то время мы там недоедали и были совсем разбиты физически... В общем, я вновь ушел в небытие. Лечение продолжалось каждый день, но гной шел постоянно, и язвы становились все больше. Боль была такая, что я не в состоянии подняться, чтобы сходить за едой, и лишь с большим трудом поднимался в туалет или умыться... Хотя это стоило больших усилий, но умывался я каждый день... раздевался в ущелье, по которому течет ледяная вода... Но я это проделывал каждый день, а иногда и по два раза на дню. Язвы мои не затягивались, и я видел, что Флавио озабочен, поскольку у других товарищей и в разных местах стали появляться такие же маленькие — мои были самыми крупными — пятнышки. Он понял, что это была никакая не инфекция, а я уже целый месяц как находился в состоянии прострации, весь накачанный антибиотиками... А язвы все увеличивались в размере. Они разрастались и «подъедали» меня изнутри так, что уже была видна кость. Это были очень большие язвы. В общем, процедуры мне теперь делали только втроем. Один товарищ срезал две палки. Одну давали мне в руки, другую я зажимал зубами, чтобы не орать во время лечения, в язвы на ногах начинали вводить марлю. Боль была такая, что нельзя описать. Она охватывала меня всего. Палку, которую мне вставляли в рот, я перекусывал. Так велика была эта боль. Ну просто в разрыв души... Только Сомосе я мог бы пожелать подобное. Меня спасало то, что я терял сознание, когда Флавио начинал вводить марлю в язвы. Вынимали ее всю в гное и крови с кусочками мяса размером так побольше зернышка маиса или фасолины. Это были отвалившиеся от меня шматки мяса. Сейчас-то остались только рубцы... А ведь язвы были дюймов пять в диаметре, причем как бы обгрызанные изнутри. И должно быть, чтобы добить меня, еще в Васлала у меня начал побаливать аппендицит. В общем, ко всему этому еще и аппендицит. Бедный Флавио бесновался от того, что не мог понять, что же это была за болезнь. Но как-то вечером Флавио подошел и сказал: «Это — лесмания! Лесмания!» [75] Лейшманиоз, Leishmaniasis, заболевание, распространенное в тропических и субтропических странах; вызывается паразитирующими простейшими рода Leishmania, которые передаются человеку через укусы песчаных москитов. (Так, должно быть, кричат: «Земля! Земля!») — «А что это такое, лесмания?» — «Брат, это то, чем вы больны. Я помню, что когда готовился уходить в горы, то просматривал кое-что по тропической медицине... и это... как его... реподраль... реподраль... им это и лечится. То есть реподралем...» — «Хоть бы и так, брат. Надо посылать за этим реподралем...» А ты знаешь, что это такое, послать за реподралем в город?.. Когда-то его доставят! Да еще надо проскочить сквозь засады гвардейцев. Словом, все это затянулось на целых пять месяцев. А пока я менял бинты и лишь иногда поднимался, чтобы собирать дрова, а то и охранять пост. Дело в том, что я, чтобы не пасть духом, просил себе работу. Так что лесмания еще больше закалила меня. Вот почему мы были столь требовательны. Ведь если лишен веры и стыда, то попросишь, чтобы тебя отпустили вниз. Я же никогда не просил Модесто об этом, хотя они считали, что я был человеком почти конченым. И вот в один из таких дней наступило рождество, рождество 1974 г.