Array Array - Становление Бойца-Сандиниста

Итак, появился у них Тоньо и сказал: «Как дела? Как вы тут?» — «Какое счастье, Тоньито, какое счастье, что вы зашли...» — «Да, вот, заглядываю к вам, потому что нельзя забывать старую дружбу». — «Ах, Тоньо, давайте заходите...» А в тот год дьявольская засуха была. Еды не хватало, даже маиса, уже подъели всех кур. Фасоли не было. Тортильи делали только из толченки. Они были ужасно невкусные, и я не мог их есть. «Дон Тоньито, очень больно эта засуха по нам бьет. Фасоли нет, риса нет. Да ничего нет. Уже и кур, что были, съели. Ай как туго! Но чтобы для вас сделать тортильи, мучки-то найдем». Чуть спустя Тоньо им и говорит: «Видите ли, есть у меня друзья, и я хочу, чтобы вы с ними познакомились». — «Ах так, отлично, так где они? В городе?» — «Нет, нет, со мною они, вон там остались». — «А кто они?» — «Хорошие парни, хочу, чтобы вы их узнали, чтобы вы со мною вместе сходили за ними. Ведь вы всегда мне доверяли. Правда?»

«Дон Педро, вы всегда мне верили». (Человека, которого мы там увидели, звали дон Педро Очоа.) — «А как же, ясное дело, да...» — «Ну так пойдемте со мной». А дружба там многого стоит, честное слово. Педро Очоа понимал, что речь идет о чем-то необычном, он чуял в этом нечто странное, но раз они друзья и Тоньо им, когда был управляющим, помогал, то они ему доверяли. В общем, Тоньо привел этого человека к нам. Ясное дело, что он аж подпрыгнул, когда увидел нас, помеченных печатью попавших в лес, к тому же вооруженных пистолетами да с парой вещмешков, набитых до отказа (а на земле валялась принесенная нами открытая банка сардин). «Вот это и есть те самые друзья...» «Очень приятно», — поздоровался он. «Видите ли, товарищ, — сказал я ему, — мы из СФНО...» От таких слов эти бедные люди чуть не умирали, так как свежи еще были в памяти бойни, которые гвардия организовывала в горах, репрессии в Макуэлисо и недавние бои. Таким образом, наше военное присутствие в тех краях было для них синонимом бедствия, поначалу наше появление в некоторых районах означало то, что местные жители принимали участие в борьбе и это влекло за собой несчастья и даже гибель. «Мы тут бываем да с людьми знакомимся, — продолжал я, — ну и если как-нибудь окажемся здесь и нам понадобится тортилья, то мы уже знаем, что знакомы с вами, вы нам ее дадите, мы съедим и дальше двинем. Такие помощники у нас повсюду. Но мы ходим да посматриваем, что здесь да как, ведь надо же знать пути-дороги. Вы меня понимаете? Чуть что, ну там, гвардия появится, а я уже знаю тутошние стежки-дорожки, да и вы тут живете». Сказать ему, что нам некуда деться, что нам голову приклонить негде, я не мог, вот и фантазировал. Так мы, по одному, обошли ранчо за ранчо, беседуя со встречавшими нас крестьянами, почти раздетыми, истощенными, исхудавшими от голода и страшно опечаленными, жившими в бедности и под гнетом царившего тогда террора. Эдаким манером мы проделали весь путь от Лос-Террерос до поместья «Сан-Херонимо». На одном из этих ранчо Тоньо представил меня крестьянину лет тридцати по имени Моисес Кордоба. «А, так вы сандинисты, — сказал он нам шепотом, вроде как со страхом, но и с пониманием, — тогда будьте поосторожнее, а то вас увидят и всех нас перебьют; мой отец был сандинистом». И тут меня как осенило. «А твой отец жив?» — спросил я. «Да, — сказал он, — жив. Он живет с матерью, а я живу отдельно на небольшом ранчо, которое построил со своей женушкой, да и детишки там же». «А могли бы мы переговорить с твоим отцом?» — вновь спросил я. «Посмотрим, захочет ли он; я спрошу, а когда вы будете возвращаться, то с ним и побеседуете». И мы продолжили свои хождения, засыпая там, где нас заставала ночь, то есть прямо под открытым небом. Затем мы через весь район Канта Гальо перебрались в Буэна Васта, где переговорили с одним товарищем, принадлежавшим к Консервативной партии. Он тоже работал на асьенде. Его звали Хильберто Савала. Он был родственником того боязливого Савалы, а также другого Савалы, жившего прямо напротив его дома. С этим последним у Хильберто были споры из-за земли, и они друг друга невзлюбили. Дон Хильберто сказал мне: «Ай, да здесь вы остаться не сможете». «А мы не затем пришли, — заметил я, — мы идем дальше». Потом я ему рассказал все то, что говорил и всем. «А причем здесь я, — спросил он, — к тому же с людьми, что живут напротив, у меня ссора, это такие...» «Э, — ответил я, — у вас тоже и с теми Савала, что живут в «Сан-Диего», тоже конфликт?» — «Так это одно и то же семейство. Они меня не любят, так как мы живем чуть получше их. А ведь мы очень и очень много работали. Вот они и завидуют». Потом он заговорил о некой сеньоре, которая завещала ему эти земли, и о том, что другие Савала стремились у него эти земли отнять». «Так вот что, — заметил я, — не о вас ли они мне говорили?» — «А что? Небось что-нибудь плохое?» — «Да нет, но думаю, что я мог бы разрешить эту проблему, поскольку мне они очень доверяют». Так я сказал, добавив: «Лучше все уладить полюбовно, поскольку прибегать к крайностям нечего. У вас же дети есть, так и не убивать же вам друг друга или там чего еще. Ведь для семьи это было бы несчастьем. А его я знаю, знаю, что и вы человек хороший. Давайте как-нибудь, когда я здесь буду, спокойно рассмотрим все дело, и я погляжу, как его уладить». И этот человек, а он сам очень этого хотел, от моей идеи пришел в восторг и все же наше присутствие вызывало у него страх.

Потом мы стали искать, где бы купить еды, и, не подозревая, попали в дом к мировому судье. Его звали Пресентасьон Лагуна (кажется, позднее мы привели в исполнение вынесенный ему смертный приговор). Он странно так на нас поглядел, причем мы еще у него находились, когда один товарищ мне сказал, что это и есть мировой судья. Нам он продал фасоль с простоквашей и тортильи, и, когда мы поели, я ему сказал: Ну, друг, мы съели, что у вас купили, а теперь купите и вы у нас». Это был блеф чистой воды, чтобы только он увидел, что мы торговцы. Я раскрыл свой вещмешок и начал вынимать банки с сардинами и с соками, альказельцер, желудочные таблетки, аспирин, магнезиевое молочко... достал я и пару новых батареек. Носил я с собой новую накидку. Так вот, и я ее вынул. Будто все это на продаже. «А этих свиней вы продаете?» — спросил я его. И дальше я его «повел» словно и впрямь был настоящим торговцем: «А сколько у вас скота? Вы его продаете на вывод или только убоину?» В этом всем мы уже понаторели. И этот человек поверил, что я торговец, а тут его жена встряла: «Нет ли у вас одежки для детей?» — спросила она.

Потом мы пешком двинулись обратно и ночью вернулись в дом боязливого Савалы, что из «Сан-Диего». Так мы опять попали к этому пугливому христианину, о котором я уже рассказывал. Прошло восемь дней, как мы от него ушли. «Откройте нам, — сказали мы ему, — мы здесь мимоходом и хотим есть, так что не бойтесь». Наконец он открыл нам, а уж там мы заставили его послать свою дочку «почтальоном», переправив Байярдо сообщение о том, что поиски наши были удачными и что возможность начинать работу есть, и он нам ответил, чтобы мы принимались за дело. Мой план состоял в том, чтобы и дальше обходить округу, сплачивать людей одного за другим. Одновременно из головы у меня не выходил тот старый сандинист, а также человек, у которого были проблемы с землей и которого я мог бы привлечь к работе, разрешив его затруднения, Байярдо послал нам деньги, и мы вновь начали свой обход, но теперь двигаясь в обратном направлении. Первый на нашем пути дом принадлежал Хуану Каналесу, управляющему асьенды «Дараили» (спустя четыре года мы на этой асьенде собрали около тысячи человек) [95] То есть в 1979 г., когда сандинисты готовили свое решающее наступление. . Так вот, пришли мы к этому первому нашему здесь стороннику — уже ночью и постучали в двери. Послышалось: «Кто там?» «Это Хуан Хосе», — ответил я, — продавец таблеток». Ведь я там появлялся под таким именем. Тогда дверь открыли, и как же я перепугался, когда увидел, что в этом доме полным-полно народу. Кто лежал на земле, кто сидел, кто стоял. Оказывается, днем раньше погибла супруга хозяина — ее в городе сбил автомобиль — и были похороны, поминки. Вот почему в доме собралась вся округа. В дороге мы устали, но решили уходить. Однако он держался отлично и сказал: «Ладно, а когда вы уйдете?» «Завтра, — ответил я, — и нам бы еще с собой несколько лепешек». Он отвел нас в небольшой домик, служивший вроде как амбарчиком для просушки маиса, и принес нам еды. На следующий день мы уже были готовы двинуться в путь. А вокруг крутилась масса народу. «Дружище, а здесь у вас нет друзей, которым вы могли бы нас представить, чтобы они нам помогли?» — «Ну что вы, дружище, люди здесь очень осторожные, на язык несдержанные, так что нет». «Отчего же нет, дружище, — настаивал я, пока он не сдался, сказав: «Ладно, прощупаю я одного человека; он работает на той же асьенде, что и я». Так он и сделал, и этот человек согласился, чтобы мы к нему зашли, но не домой — уж очень маленьким был его домишко, находившийся около амбара по дороге на асьенду «Дараили», — а на его мильпу, то есть кукурузную делянку. Но и этого удалось добиться с трудом. «Мы засядем там в самую середину и будем тихо-тихо себя вести. Шума мы не наделаем, компа». — «А если на мильпе народ появится и вас обнаружат?» — «Нет, парень, разве это не твоя мильпа? Да кто же туда придет?» В итоге там мы провели три дня. Нам приносили еду, и то, что нас не выдали, уже было успехом. Ведь пока нас не выдавали, существовала возможность вести политическую работу, а пока тамошний хозяин носил нам еду, то оставалась возможность с полчаса побеседовать с ним, пробуждая его сознательность. Его дети болели, а у нас были с собой деньги и целый мешок лекарств, и мы дали ему денег, чтобы он купил лекарства для детей и кое-что для нас. В общем, мы помогали ему с его детьми, пробуждали в нем сознательность (жил-то он в нищете), дали ему сотню песо, чтобы он покупал кислого молока. Такой вот была форма политработы с этим человеком. А после пребывания у него мы двинулись дальше, в долины Буэна Виста, Эль Робледаля, на асьенду «Ла Монтаньита», «Лос Планес». На «Ла Монтаньита» мы беседовали с Хуаном Флоресом, Лауреано Флоресом, с зобатым Кончо и с его сыном, которого я окрестил «одноруким драчуном».