Айрис Мердок - Книга и братство

Переселение в квартиру Дженкина не срабатывало, это была неудачная идея, основанная на иллюзии. Чего он ожидал, удивлялся Джерард, что сможет начать здесь новую, лучшую жизнь анахорета-подвижника, что сможет каким-то образом сделаться Дженкином? Об этом ли он думал, переезжая сюда? Или просто пытается избавиться от Гидеона и Пат? Дом сопротивлялся ему. Поначалу он старался ничего в нем не менять, но потом, и, видимо, напрасно, кое-что изменил: поставил новую раковину в кухне, холодильник повместительней, привез несколько акварелей из дома в Ноттинг-Хилле. Кое-что из его мебели еще оставалось там, перенесенным в верхнюю квартиру, кое-что он отправил на склад, что-то у него приобрел Гидеон. Его книги были повсюду: в Ноттинг-Хилле, у Роуз или здесь в нераспакованных пачках, поскольку он не решался трогать книги Дженкина, по-прежнему занимавшие полки. Дом производил впечатление мертвого, бесчувственного, пыльного и неприбранного. Роуз собиралась прийти и сделать уборку, но он сказал, чтобы она не беспокоилась, и она не стала настаивать.

Все к чаю: Дженкинов чайник для заварки, Дженкинов молочник, кекс на слишком маленькой тарелочке, печенье на слишком большой — ютилось на небольшом складном столике, который Джерард застелил цветастым льняным покрывалом, вообразив, что это скатерть. Крупные влажные крошки неуклюже нарезанного кекса усеивали скатерть вместе с мелкими сухими крошками рассыпчатого печенья, которые виднелись и на ковре, и, отброшенные ногой Джерарда, на зеленом кафеле у газового камина. Джерард был в тапочках. Вид у него, подумалось Роуз, уставший и постаревший.

Джерард с досадой ловил на себе сочувственный взгляд Роуз. Он чувствовал себя уставшим и постаревшим. Бреясь утром, он взглянул в зеркало, ожидая увидеть знакомое красивое лицо, смешливое, ироничное, прекрасно очерченное и сияющее умом, и не нашел его. Лицо, представшее перед ним, было тяжелым, мясистым, угрюмым и несчастным, с темными кругами под глазами, тусклой кожей и обрамлено сальными волосами. Роуз надоедливо, как всегда, пристала с вопросом, пишет ли он что-нибудь. Нет, не пишет. Он даже не читал, хотя иногда пролистывал какие-то книги Дженкина. Он бесконечно думал о Дженкине, о его смерти, о Краймонде. Постоянно представлял себе картину, как Краймонд стреляет в лоб Дженкину. В лоб, так сказал Марчмент. Только этой картины Джерарду еще недоставало. Краймонд заманил туда Дженкина и убил его. Зачем? В виде замены убийства Джерарда, в виде мести Джерарду за некое преступление, некое пренебрежительное, высокомерное замечание, сделанное им и тут же забытое тридцать или более лет назад? Значит, он в ответе за смерть Дженкина, думат Джерард. Его промах, его грех привели к этому. Он не может жить с этой мыслью, он отравлен, уничтожен, и Краймонд добивался именно этого. Он каждый день собиратся пойти к Краймонду и каждый день решал, что это невозможно. Когда становилось совсем невыносимо, он искал спасения в воспоминаниях, как Дженкин смеялся над ним, и инода это помогало, хотя приносило горчайшую печаль и чаще возвращало к своей утрате и к аду, в котором он пребывал вместе с Краймондом. Они находились в аду вместе, он и Краймонд, и рано или поздно должны были уничтожить друг друга.

Конечно, Джерард никому не признавался в этих мыслях, и уж разумеется Роуз, которая временами по-прежнему пыталась вовлечь его в домыслы о случившемся. В разговорах с ней он теперь сразу отвергал как несостоятельные любые идеи о том, что причиной смерти Дженкина могло быть что-то иное, кроме несчастного случая. Не открывал он ей и другую неизбавимую боль, которая не отпускала его и сделала этот период его жизни совершенно бесплодным. Знакомый в издательстве «Оксфорд пресс» сказал, что, как надеется, у него в руках будут гранки краймондовской книги и он тут же отправит их ему с посыльным. Джерард ждал этого с ужасом. Он не желал читать ненавистную книгу Краймонда, он предпочел бы порвать ее, но был приговорен к ней, должен был читать ее. Если она окажется плоха, он почувствует болезненное унизительное удовлетворение, если хороша — ненависть.

Роуз тоже выглядела постаревшей, или, возможно, он, поскольку был возмушен и раздражен, смотрел на нее сейчас просто как на женщину, вместо того чтобы воспринимать ее как смутное продолжение себя, туманную тень, облачную собеседницу. Он вдруг обрел способность видеть составные части целого. Она слишком коротко подстриглась, открыв щеки и уши, лицо казалось беззащитным и напряженным, матовые волосы были не седыми, но лишены оттенков, как затененная листва. Губы выглядели сухими и запекшимися, в трещинках, хорошенький носик чересчур напудрен. Только ее темно-синие глаза, так похожие на глаза брата, смелые, как кто-то сказал, глаза, не потускнели и смотрели сейчас на него с молчаливой мольбой, вынудив отвернуться. На ней было зеленое шелковистое платье, очень простое, очень элегантное, и аметистовое ожерелье на шее. Платье напоминало то, которое было на ней на летнем балу, ему даже вдруг вспомнилась та музыка, ощущение ее талии под рукой и звезды над оленьим парком. Потом он подумал, что она так оделась для Рива.

— Джерард, не дави крошки на коврике.

— Прости.

Роуз поправила коврик:

— Очень миленький коврик.

— Мой подарок.

— Я унесу все со стола. Рив скоро придет.

Так она убирается ради Рива!

— Полагаю, он захочет выпить. Я тоже выпью шерри.

— Рив любит джин с тоником.

— Тогда и я буду джин с тоником. Не суетись ты с чайником и прочим.

— Мы не можем оставлять все это на столе. Я мигом.

Роуз нашла поднос, стоявший у стены, и принялась переставлять на него посуду.

— Я еще не закончил!

В дверь зазвонили.

— Я открою, — сказала Роуз.

Она вышла в прихожую, оставив поднос на столике. Джерард с чашкой в руке стоял в дверях гостиной. Вошел Рив, обменялся приветствием с Роуз, снял пальто, сказал, что на улице сильный восточный ветер и начинается дождь, так что он предусмотрительно оставил машину у подъезда. Джерард ретировался со своей чашкой, подхватил поднос, бочком пробрался мимо Рива, который входил в комнату, и, ища на кухне бутылку джина, слышал, как Роуз спрашивала кузена новости о детях.

Со стаканами в руке, джин и тоник у Рива и Джерарда, шерри у Роуз, они неловко стояли у камина, словно на званом вечере.

— Рив говорит, нам нельзя задерживаться, столик заказан.

Рив, обряженный в дорогой темный костюм, выглядел массивным, широкоплечим; лицо обветренное, красное, с шершавой кожей; крупные широкие ногти на больших руках, которые он не знал куда девать, были чистые, но обломанные. На пальце красовалось обручальное кольцо. Каштановые волосы тщательно причесаны. Наверное, причесался в машине, а то и у двери, перед тем как войти. Он вглядывался в Джерарда из-под нависших бровей с выражением определенной настороженности. Они часто встречались за прошедшие годы, довольно хорошо знали друг друга и довольно неплохо друг к другу относились. Роуз поймала себя на том, что впервые опасается, как бы Джерард не повел себя с Ривом снисходительно, свысока. Так он обычно позволял себе подобное поведение, а она и не замечала?