Элиф Шафак - Сорок правил любви

На улице воцарилось неловкое молчание. Ветер гнал по земле листья, и на мгновение мне показалось, что вблизи меня только они и движутся.

— Идите же! Возвращайтесь в мечеть! — проговорил Шамс и помахал палкой, словно прогоняя мух.

Не все послушались его, но все подались назад и неуверенно отошли на пару шагов, в изумлении выжидая, что он будет делать дальше. Кое-кто оглянулся на мечеть, словно раздумывая, не вернуться ли. В это мгновение женщина набралась смелости и выскочила из-за спины дервиша. Стремительно, как кролик, она развернулась на пятках и, встряхивая светлыми волосами, исчезла в ближайшем проулке.

Двое мужчин попытались преследовать ее, однако Шамс Тебризи преградил им дорогу, с такой силой ударив перед ними палкой, что они споткнулись и повалились на землю. Прохожие стали смеяться над ними, и я тоже рассмеялся.

Сбитые с толку и ошеломленные, мужчины поднялись на ноги, но к этому времени шлюхи и след простыл, да и дервиш, сделав свое дело, уже уходил прочь.

17 октября 1244 года, Конья

Глубокий сон сморил меня на постоялом дворе. Я проснулся, лишь когда с улицы послышались оглушительные крики.

— Что там? — спросил я, открыв глаза. — Нас захватили монголы?

В ответ раздался смех. Я обернулся и увидел нескольких завсегдатаев, издевательски показывавших на меня пальцами. Грязные ублюдки!

— Не бойся, старый пьяница! — крикнул Христос, хозяин постоялого двора. — Зачем ты монголам? Это Руми идет мимо с армией своих обожателей.

Я подошел к окну и выглянул наружу. Христос был прав. Возбужденная процессия учеников и поклонников сопровождала Руми с криками: «Бог велик! Бог велик!» Над этими людьми гордо возвышался Руми, сидевший на белом коне. От проповедника исходили сила и уверенность. Я открыл окно и, высунув голову, стал наблюдать за толпой. Двигаясь со скоростью улитки, она наконец-то поравнялась с постоялым двором. Некоторые люди были настолько близко, что я мог бы с легкостью коснуться их голов. Неожиданно мне в голову пришла блестящая идея. Почему бы не стащить кое с кого тюрбаны?

Я схватил палку для чесания спины, принадлежащую Христосу, и высунулся, сколько мог, чтобы сдернуть чей-нибудь тюрбан. Цель была близка, но тут какой-то человек случайно поднял голову и заметил меня.

— Салям алейкум, — поздоровался я с ним, в фальшивой улыбке растягивая губы от уха до уха.

— Мусульманин на постоялом дворе! Позор! — заорал он. — Разве тебе неизвестно, что вино дело рук шайтана?

Я открыл было рот, чтобы ответить ему, но, прежде чем успел произнести хоть слово, почувствовал сильный удар в голову. Я понял, что кто-то бросил в меня камень. Не дернись я в последнее мгновение, камень разбил бы мне череп. А так он пролетел в открытое окно и упал на стол торговца перса, сидевшего позади меня. Слишком пьяный, чтобы что-то соображать, торговец взял камень в руки и стал рассматривать его, словно некое послание небес.

— Сулейман, закрой окно и возвращайся за стол! — завопил Христос, и голос у него стал хриплым.

— Ты видишь, что делается? — спросил я, идя к своему столу. — Кто-то бросил камень. Меня могли убить!

Христос поднял одну бровь.

— Извини, но чего ты ждал? Разве тебе неизвестно, что есть люди, которым противно видеть мусульманина на постоялом дворе? А ты, пьяный, да еще с носом, как красный фонарь, лезешь в окно!

— Ну и что? — запинаясь, произнес я. — Разве я не человек?

Христос похлопал меня по плечу, как будто говоря: не будь таким обидчивым .

— Знаешь, именно поэтому я ненавижу религию. Любую! Религиозные люди считают, что Бог всегда с ними и поэтому они лучше и выше всех остальных.

Христос не ответил. Он был религиозным человеком, но также и ловким хозяином, знающим, как успокоить посетителя, поэтому принес мне еще один графин красного вина и не отрываясь смотрел, как я с жадностью опустошаю его.

— Не понимаю, почему вино запрещено на земле, но обещано на небесах, — сказал я. — Если оно так уж плохо, то зачем его подавать в раю?

— Вопросы, вопросы… — пробурчал Христос, поднимая вверх руки. — У тебя всегда одни вопросы. Ты хоть что-нибудь принимаешь на веру?

— Конечно. Ведь мы люди и нам даны мозги, разве не так?

— Сулейман, я давно тебя знаю. И ты для меня не только постоянный посетитель. Ты мой друг. Поэтому я боюсь за тебя.

— Ничего, обойдется…

— Ты хороший человек, — перебил меня Христос. — Но твой язык когда-нибудь доведет тебя до беды. И это меня беспокоит. В Конье живут разные люди. И не секрет, что кое-кто из них не очень высокого мнения о мусульманине, который пьет вино. Тебе надо приучиться быть осторожным. Скрывай свои привычки и не болтай лишнего.

Я усмехнулся:

— Может быть, закончим твою речь стихотворением Хайяма?

Христос вздохнул, а персидский купец, услышав мои слова, весело воскликнул:

— Правильно! Мы хотим стихи Хайяма. Остальные посетители присоединились к нему и громко мне зааплодировали. Поддавшись искушению, я прыгнул на стол и начал декламировать:

— Правильно! — крикнул перс. — Никакого смысла нет в этом!

Если меня чему-то и научили многие годы пьянства, то лишь тому, что разные люди пьют по-разному. Я знал человека, который каждый вечер выпивал литры вина, и это не мешало ему веселиться, петь песни, а потом крепко спать до утра. Но знал я и других, которые становились чудовищами, стоило им проглотить всего несколько капель. Если одно и то же вино делает одних веселыми, а других злыми и воинственными, то разве вино в этом виновато?

Опять раздались аплодисменты. Даже Христос присоединился к ним. В еврейском квартале Коньи, на постоялом дворе, принадлежавшем христианину, пьяницы разных верований подняли стаканы и вместе восславили Бога, который любил и прощал нас, когда даже мы сами не могли любить и прощать друг друга.

31 мая 2008 года, Нортгемптон

«Будь настороже, не то пропустишь беду, — читала Элла. — Тщательно проверяй его рубашки, нет ли на них следов помады и не пахнут ли они чужими духами».

Это было в первый раз, когда Элла Рубинштейн зашла на сайт, озаглавленный: «Как узнать, не изменяет ли тебе муж?»

Элла не хотела устраивать мужу скандалы. Она по-прежнему не спрашивала, где он пропадал, если ночью не приезжал домой. В последние дни она в основном занималась чтением «Сладостного богохульства», используя работу как предлог для молчания. Она была в таком смятении, что читала медленнее обычного. Элле нравилась эта история, но с каждым новым правилом Шамса она чувствовала, что все больше запутывается в своей собственной жизни.