Чума в Бедрограде

— Не пытайся думать, это тебе не к лицу.

— Ты же не хочешь испортить отношения со своими телохранителями?

— Делать так обычно не слишком-то умно.

— Телохранители, знаешь, и передумать могут.

— Телохранители? — Дима закрыл лицо неверящей ладонью. — Нашли кого телохранять.

— Мы-то тоже думаем, что леший бы с тобой, сдох бы и сдох, но Гуанако повелел.

— Если ты сдохнешь, он расстроится.

— И Ройш расстроится, как бы эта фраза ни напоминала оксюморон.

— Ройш — человек противоречий.

— Шухер вон обвинял тебя в том, что ты «втёрся в д-доверие ко в-в-всему Университету», и он был прав.

— Мы, разумеется, подслушивали.

— Мы следим за тобой.

— За каждым твоим шагом.

— Каждым .

— Нам всегда было интересно, что Гуанако в тебе находит.

— Отлично, друзья, — ядовито высказался Дима, — я всегда немного страдал эксгибиционизмом. Надеюсь, эта трепетная связь у нас с вами теперь на всю жизнь?

— До завтрашнего вечера, — легкомысленно отозвались Охрович и Краснокаменный.

— Завтра вечером — последняя встреча с Бедроградской гэбней.

— А после неё меня некому станет телохранять, как я понимаю.

Дима посмотрел на них ещё раз — дурацким чересчур внимательным взглядом, которым смотрят на покойников или тяжелобольных, как будто на их лицах можно увидеть какое-то особое небесное откровение.

(Небесное откровение: Охрович и Краснокаменный крайне самодовольны, уверены в себе и не в восторге от роли телохранителей.)

(Заметка на полях: если Димин внутренний голос приобретёт ещё хоть чуть большую самостоятельность, можно будет смело говорить о множественном расстройстве личности.)

— Я не сомневаюсь, что вам не составляет труда вдвоём уложить пятерых или там пятнадцатерых младших служащих, но четыре головы Бедроградской гэбни вас сделают на раз.

— Это если к моменту встречи они не загрызут Гошку за некий инцидент из его прошлого, — беспечно отозвались Охрович и Краснокаменный.

— Или он их, шансы тоже есть.

— И потом, кто говорит о нас двоих?

— Они же жаждут лицезреть реальную власть, пусть её и получат.

— Гуанако ж теперь Начальник.

— Начальник Университета — это как Начальник Колошмы, только пока что сравнительно живой и не ёбнутый на голову.

— Ну, не в такой степени, по крайней мере.

— Звание Начальника передаётся половым путём, как мы поглядим.

— Вы вдвоём и Гуанако? — Диме хотелось возмутиться, но это, в сущности, были крайне здравые кандидатуры. — Взяли бы уж кого-нибудь четвёртого для ровного счёта.

На него посмотрели как на идиота.

— Мы и возьмём.

— Конечно, дословно просьбы привести всю реальную власть Университета не звучало, но почему бы разок не сделать то, чего от нас хотят, а не то, чего формально попросили?

— Может, именно так всё и закончится.

— Они упадут в обморок и сойдут с ума от нашей искренности.

— Тут-то мы ими и воспользуемся.

— И кто же будет четвёртым? — полюбопытствовал Дима.

— РЕАЛЬНАЯ ВЛАСТЬ УНИВЕРСИТЕТА, — заорали Охрович и Краснокаменный.

— САМ ПОДУМАЙ КТО ЕЙ МОЖЕТ БЫТЬ!

Дима честно подумал.

— Есть варианты, — сделал он вывод.

— Так выбери наиболее логичный.

— Не помогает?

— Ну тогда подумай о том, что более всего реальную власть Университета нынче напоминает, вероятно, человек, который в принципе придумал все эти игрища про «давайте подкинем Бедроградской гэбне нашу чуму».

— И за которым все повелись.

— Которого Бедроградская гэбня своими трудами заслужила увидеть и обласкать.

Где-то за окном сбежавшие уже из борделя студенты довольно громко что-то обсуждали, но в остальном в коридорах медфака было пусто и тихо. Звуки голосов казались немного ненастоящими, будто где-то неподалёку играло радио.

— А, — ответил Дима.

Бедроградская гэбня. Соций

Звук на записи утренней встречи был так себе. Основные микрофоны вмонтировали в стол, а до стола Соций с Гуанако так и не дошли.

Так себе был звук на записи, но если сидеть тихо, всё можно услышать.

Сейчас Бедроградская гэбня сидела очень тихо, хотя последние полминуты на записи никто ничего не говорил (запись изображения будет только к ночи, там технология сложнее, поэтому пока слушали звук).

Звук: удар кулаком в ворота, скрип, снова скрип, шаги.

Бедроградская гэбня сидела очень тихо.

Соций не выдержал, чиркнул спичкой.

Среагировав на движение, Бахта оглянулся в поисках пачки.

Андрей поспешно придвинул к нему свою.

Только Гошка не закурил.

«— Командир, ты это… В общем, чего я тут буду, ты лучше, наверное, сам с Гошкой поговори, чё да как вышло. Короче, не виноват он, командир. Серьёзно. Он не мог не проболтаться, но нихуя он не виноват. Врубаешься?

— Неважно.

— К делу давай. И закругляемся, если неважно».

Тут бы нажать на паузу (много раз уже нажимали, сразу обсуждали спорные моменты), но сейчас никто не решился.

Про назначение новых переговоров дослушали молча.

«— По рукам, наглая рожа».

Хлопок рукопожатия, пара смешков, шаги, ворота скрипнули.

Тишина. Что на записи тишина, что в подвале здания Института госслужбы. Том самом, с огромной картой в следах от пуль и с запасом стеклотары.

Нехорошая такая тишина.

Соций развернулся всем корпусом к Гошке. Уловил боковым зрением растерянный взгляд Андрея и возмущённый — Бахты.

— Врёт он, — сплюнул Бахта.

Привычно подал голос первым.

Бахта всегда говорит и делает быстрее, чем нужно, чтобы обдумать. Выплеснул своё возмущение и смотрит теперь с сомнением. Не решил ещё, то ли хотел сказать, что сказал.

Гошка сидел хмурый и равнодушный, хотя он тоже обычно начинает орать раньше, чем мозгами шевелить.

Соций почти разозлился.

— Конечно, врёт, — мягко, но уверенно вступился Андрей. — И про Смирнова-Задунайского своего, Борстена-Ройша, тоже врёт, я теперь в этом совсем убедился.

Мягко-мягко, нежно-нежно, попробуй поспорь.

А Социю есть, о чём спорить. Не поможет тут Андреева вечная дипломатия.

Соций просто уставился мимо Андрея на Гошку.

Гошка не отвёл глаз, смотрел прямо. Так, как будто врежет сейчас.

Да лучше б врезал.

— Ну? — не дождался Соций.

— Не нукай, не запрягал. — Гошка прищурился. — И что, веришь?

Падла, а.

Нет бы сразу ответить — и дело с концом.

— Ты, Соций, давай определись, кому веришь. Если ему — то зачем меня спрашивать? Если своей гэбне, то тем более — зачем меня спрашивать? — едко, презрительно так продолжил Гошка.

И было чего презирать. Скажи кто вчера Социю, что он на голов своей гэбни всякую погань думать будет, он бы первым сказителю сказительный аппарат из глотки выдрал.