Чума в Бедрограде

Хикеракли в «большинство госслужащих» никогда не входил.

Он был старый алкоголик с огромными возможностями. Он почему-то решил, что хочет навестить Гуанако на Колошме. Может, потому что это он когда-то ставил подпись под заключением об идеологической пригодности книг Гуанако к массовому тиражированию. Может, потому что его терзало любопытство относительно реальных обстоятельств скандального развала Колошмы. Может, ещё по какой-то причине.

На Колошме Гуанако заговорил Хикеракли зубы. Или даже наоборот.

Когда речь зашла о давно зачахшем контрреволюционном движении истфака БГУ имени Набедренных, Гуанако продавил на сей счёт свою позицию. Не столько из любви к продавливанию, сколько потому, что материалы по контрреволюционному движению снова вытащили из пыльного ящика — как раз в связи с первоначальным ложным обвинением Гуанако, предъявленным ему Столичной гэбней.

Многим людям это грозило всё той же Колошмой.

В теории выход был прост: Университет — и всё, что с ним связано, — нуждается в защите.

Раньше такой защитой был Воротий Саныч — прежний завкаф науки и техники, полуслужащий Бюро Патентов.

Воротий Саныч в силу возраста и изменившейся политической обстановки перестал справляться. Например, он пропустил те самые поползновения Столичной гэбни в адрес Гуанако, что привело к печальным последствиям. Не только для Гуанако лично — для всех. Даже гэбне Колошмы досталось, не говоря уже о ком поближе к Бедрограду и Столице.

Столичная гэбня преследовала собственные интересы — вербовала идеолога из Бедрограда, дабы насолить гэбне Бедроградской (очередной пример гэбенных разборок, осколки которых разлетелись непозволительно далеко). Бедроградская гэбня не имела реальных шансов пресечь их действия, поскольку сама не контролировала отданный под личную ответственность Воротия Саныча Университет.

Гуанако, побывавший на допросе у гэбни города Столицы, доподлинно знал, что один из трёх её голов — профессор Столичного Университета; человек, с которым он ранее имел контакты академического толка.

Человек, радеющий в Столичной гэбне за престиж и безопасность Столичного Университета, породивший идею переманить бедроградского Гуанако.

Непереманившийся Гуанако и могущественный Хикеракли, распивая твиревую настойку и савьюровый самогон на Колошме, додумались до того, что Бедрограду неплохо было бы перенять столичную схему.

Протолкнуть кого-то из Университета прямо в Бедроградскую гэбню и таким образом обеспечить Университету всё то, чего ему так остро не хватает: контроль и защиту одновременно.

Учитывая вновь всплывший вопрос давнишних антигосударственных настроений на истфаке, с этими двумя проблемами Гуанако и Хикеракли хотели разобраться в один ход — хикераклиевским авторитетом посадить в Бедроградскую гэбню кого-то из почившего контрреволюционного движения.

Посадить в Бедроградскую гэбню Максима.

Сейчас, почти десять лет спустя, Максим, услышав об этом, выпил водки прямо из графина.

Почти десять лет назад Максим был аспирантом кафедры истории науки и техники. Одним из немногих аспирантов БГУ имени Набедренных из того самого контрреволюционного выпуска. Гуанако клялся Хикеракли, что Максим справится с государственной службой, что как глава того самого движения он обладает всеми необходимыми характеристиками, что это будет правильно.

И смешно.

Глава антигосударственного движения на государственной службе.

Наверное, потому, что это было смешно, Хикеракли не просто согласился и пообещал, а даже развёл активную деятельность. Потряс собственным мнением второго уровня доступа перед Бюро Патентов и настоял на изменениях в составе Бедроградской гэбни.

Согласился Хикеракли, согласилось Бюро Патентов, но не согласилась сама Бедроградская гэбня.

Как им это удалось в отсутствие официальных рычагов воздействия — ни Хикеракли, ни Гуанако не узнали. Узнало, вероятно, Бюро Патентов, поскольку совсем скоро предложило Хикеракли альтернативу: переживаете за Университет? Формируйте там собственную гэбню.

Кто будет в ней сидеть, придумывал ошеломлённый таким развитием событий Гуанако. Предлагал Хикеракли отозвать запрос, подумать ещё, что из всего этого может последовать, — но и сам Хикеракли уже ничего не решал: Бюро Патентов успело загореться фантазией о гэбне в Университете.

Университет, а вообще-то, собственно истфак, — это ведь бывшая Академия Йихина, её студентами и вольнослушателями были все члены Революционного Комитета. Бюро Патентов не может бросить на произвол судьбы гнездо Революции.

«Недоразумение, — усмехнулся графину с водкой Гуанако. — Университетская гэбня на шестом уровне доступа — недоразумение, следствие череды самых разнообразных желаний самых разнообразных людей».

У Максима же просто не осталось слов.

Впрочем, если бы какие-то слова и остались, Максиму всё равно пришлось бы немного помолчать — горстка жителей города Бедрограда, в котором затихала эпидемия водяной чумы, шумной волной прокатилась мимо окон питейного заведения.

Жители города Бедрограда (и всего Всероссийского Соседства заодно) отмечали десятилетний юбилей Первого Большого Переворота.

— Учащиеся БГУ имени Набедренных, шли бы вы отсюда! — шутливо прикрикнула Лидочка на каких-то студентов, расположившихся с книжками и сигаретами промеж дальних стеллажей библиотечного хранилища.

Библиотечное хранилище — такое специальное место на третьем этаже, где можно укрыться от лишних ушей с любыми своими делами. Студенты часто используют его как ещё одну курилку, только потише и поспокойней. Максим сам когда-то использовал — прогуливая гуанаковский модуль по истории общественного прогресса, вёл тут беседы об идеологической фальши со всеми желающими.

Трое студентов ретировались немедленно, едва завидев Максима. Должно быть, не осознали, не поверили ещё до конца, что он более не заместитель заведующего кафедрой и даже не преподаватель. Четвёртый студент медлил, складывал в сумку конспекты с крайне рассеянным видом. Когда он наконец двинулся к выходу, Лидочка уже устроилась с ногами на освободившемся столе.

— Вы, кажется, что-то забыли! — позвала она студента обратно. — Книжку, с закладками!

Тот проснулся, сбросил своё оцепенение, поблагодарил и заулыбался, протянул руку…

Только тогда Максим заметил, что за книгу нашла Лидочка.

Из-за множества исписанных закладок сперва не обратил внимания. Думал, это какая-то серьёзная монография, но нет — роман, хоть и исторический, хоть и в скромной чёрной обложке.

Исторический роман про Падение Вилонского Хуя — про что же ещё в контексте грядущей экспедиции?