Чума в Бедрограде

Но остолопы тоже заслуживают улыбки, вежливой и как будто бы неуверенной беседы, хлопанья ресницами и даже немножечко дрожи в плечах — им ведь приятно, когда их боятся.

Умение делать людям приятно принесло Андрею важные, но такие обескураживающие сведения, что ресницы и плечи почти перестали слушаться, почти попортили дипломатию.

— Андрей Эдмундович, — над автоматом мелькнул покровительственный взгляд и самолюбование, на которое так и провоцирует показательная беззащитность, — к вам же вчера пытались применить ПН4, вот и везут теперь в Бедроград разбираться.

ПН4?

К нему пытались применить…?

Кое-как свернув разговор, Андрей спрятался в купе.

Сел, всерьёз прикидывая, не залезть ли на багажную полку — притвориться вещью, чем-нибудь не думающим и не соображающим, лишь бы дожить до утра в здравом уме.

ПН4, ПН4, нелепое-глупое-безвыходное ПН4!

Не применили, раз он под стражей — нельзя; но пытались, пытались, пытались же.

В Столице фаланги твердили ему: скажите всю правду, ваша гэбня не будет вас выгораживать, не сможет, даже если захочет, а она не захочет, у вас дурное положение, не делайте себе ещё хуже.

Андрей потер глаза, добился светящихся кругов под веками, встал, выключил свет в купе, включил его обратно, несколько раз подряд проделал путь в три шага от окна до двери, снова потер глаза, сел, встал, пробормотал что-то вслух, пересчитал зачем-то сигареты в пачке, хотя так и не закурил, уставился на манящую бездумностью багажную полку. И всё это за полторы минуты максимум.

Гошка называл такие истерические припадки Андреевой активности «белочкой» — то ли в честь беспокойного зверька, то ли в честь белой горячки. Бесился на мельтешение, едко любопытствовал, куда же девается умение владеть собой. Да как будто сам Гошка всегда собой владеет — он пинает стены, ломает стулья, и все прекрасно помнят, как он однажды оторвал дверной косяк. От «белочки» гораздо меньше вреда.

Но что дверные косяки, что мельтешение позволено видеть только своим, только гэбне, остальным же достаётся исключительно умение владеть собой.

Только гэбне. Только своим.

…нет больше никаких своих, нет, нету, не будет, не применили, но пытались, сесть, лечь, уткнуться в подушку, уткнуться — не грызть, белочки тоже нет, некому так обзываться, не перед кем мельтешить, всё сломалось и рухнуло, вернуть не получится, нет.

Не грызть, не грызть, не грызть подушку!

Наутро солнца в Бедрограде не случилось, вокзал был сырой и слякотный, неожиданно холодный после столичного не ушедшего пока лета.

Охрана, приставленная к Андрею, подождала, когда толпа сошедших с поезда рассосётся, сменила автоматы на пистолеты, которые, безусловно, проще укрыть одеждой, отперла вагон и быстро протащила своего подопечного к служебному такси.

То есть протащил его давешний болтливый остолоп лично, приобнял всё с тем же покровительственным видом за талию — под чужую просторную куртку, напяленную на Андрея, тоже легко входил пистолет. Остолопу хватило дурости коротко — и самодовольно! — извиниться за его наличие.

Как же иногда неприятно уметь делать людям приятно.

Такси тронулось неразогретым, недовольный обращением мотор взбрыкнул, Андрей согласно фыркнул — зачем так, две минуты погоды не сделают. Тем более если тащиться потом Старым городом вместо того, чтобы обогнуть вокзал, въехать на шоссе в сторону Столицы, на нормальной скорости добраться до съезда на Ссаные Тряпки, а оттуда уже рукой подать и до Революционного проспекта, в начале которого громоздится бедроградская резиденция фаланг.

Какие уж тут Ссаные Тряпки — очень умно было сажать за руль столичных силовиков, которые наверняка не знают, что ещё петербержские контрабандисты вырыли туннель где-то в сердце района, знаменитого прачечными для бедноты. Прятали там свои грузы, передерживали перед окончательной транспортировкой в Порт или из Порта, сбивая таможенных следователей с толку ароматами. Туннель даже не обвалился, не сильно просел в болотистой почве — повезло, и в тридцатые годы его укрепили, продлили, стали использовать как альтернативу неудобному объезду промзоны, выросшей на месте скопища лачуг.

Андрей решил, что не к добру поминать Порт даже мысленно — стоило подумать про туннель под Ссаными Тряпками, как в грузовичок, скромно припаркованный в проулке, прыгнули две тельняшки. Вот что они тут делают, да ещё и с грузовиком? Точно же ничего законного. Но поставь хвост — почуют, заманят в Порт, а Портовая гэбня любой хвост придавит складскими воротами ещё на входе, пожмёт потом плечами: в Порту надо осторожнее, тут народ дикий, сами виноваты.

С неаккуратным водителем в Старом городе мука — от тряски по брусчатке подташнивает, скорей бы уж на асфальт, пусть даже этот асфальт стелется к фалангам.

Андрей очень попытался задремать.

И тут, и в Столице резиденции фаланг находятся по адресу Революционный проспект, дом 3. Просто запомнить, но сложно добраться — бедроградский Революционный проспект далёк от цивилизации, широк и промышленен, хотя фаланг это не волнует. Вспомнилось, как Бедроградская гэбня тихонько пакостила: подолгу не меняла асфальт на въезде непосредственно к зданию, вынуждая его хозяев трястись на ямах или заполнять-таки форму для аренды асфальтового катка. Мелочь, но так согревало. Они тогда —

Мысли о Бедроградской гэбне обрывались на середине, не желали додумываться, сами отодвигались на периферию сознания — пока Андрея уже внутри резиденции не подтолкнули к какой-то двери, объявив в спину:

— Очная ставка по поводу отклонённого прошения о применении права нейтрализации четвёртого.

Объявлял фаланга с незнакомым лицом. Сами лица, впрочем, у них несильно различаются — не чертами, это было бы малопредставимо, а стандартным для должности набором мимических реакций. Ожидал, вероятно, сокрушительно эффекта, но не вышло — Андрею сболтнули про ПН4 ещё в поезде, потому что в его наборе мимических реакций есть хлопанье ресницами и испуганные улыбки разных оттенков. Об очной ставке речи не шло, но можно и так догадаться — как будто есть какой-то другой путь.

Место проведения оной было подготовлено с издёвкой: просторная комната, слева от входа — длинный и поблескивающий лаком конференц-стол на дюжину человек, пустой, но с приёмником внутреннего радиовещания, справа — гэбенный диван. Специальная модель, незамкнутое тесное кольцо, чтобы сидеть близко, легко касаться друг друга, и чтобы каждый мог хорошо видеть троих остальных. Ни в каких служебных инструкциях об этом ничего нет, но на таком диване проще всего успокаивать друг об друга нервы и решать без спешки производственные вопросы.