Игорь Губерман - Гарики из Иерусалима. Книга странствий

На Международной конференции советологов (или славистов) это было. Двое россиян в беседе кулуарной поливали евреев на чем свет стоит, а их безмолвно слушал советолог (или славист) из Германии. Слушал-слушал этот немец двух коллег согласный диалог, потом не выдержало сердце, и сказал — как выдохнул, так страстно:

— Как я вам завидую, друзья, что вы имеете возможность говорить все это вслух!

Всплыла история, которую люблю на выступлениях рассказывать, — она как раз об отношении других народов. Мои приятели в Казани — много уже лет назад — оркестр уличных музыкантов сколотили (по содержанию того, что исполняют). И стал он одним из лучших в республике, мотаются они все время по гастролям. Оказались как-то в небольшом городке, сыграли утреннюю репетицию в местном театрике — и вдруг сообразили, что до вечернего концерта запросто успеют выпить и отоспаться. Быстро покидали они свои нехитрые инструменты прямо в скверике возле театра, закупили выпивку и загуляли с полным удовольствием. И тут из воздуха образовался некий местный гражданин.

— Ребята, — спросил он, — это вы у нас сегодня выступаете в театре?

— Мы, — признались музыканты и певец.

— А я смотрю, вы что-то все евреи, — поинтересовался гражданин.

— У нас оркестр еврейский, — пояснили оркестранты.

— А я евреев уважаю, — оживился гражданин. — Как ни возьми хороших музыкантов — все евреи. А ученые — там математики, к примеру, химики и физики — опять евреи. Как хорошие учителя — опять евреи…

А уже вовсю разливалась по стаканам водка.

— Хотите? — предложили гражданину. Разумеется, кивнул он головой. Взял полстакана водки и продолжил наскоро: — А как хорошие врачи — опять евреи.

Выпил свою водку, заел ломтем колбасы, вздохнул и заключил свой монолог:

— Но хитрые, падлы!

Благодаря вековечно похожему отношению к нам других народов и еврейские праздники обрели постепенно некое общее звучание. Сын одного моего приятеля нашел точную общую формулу проведения всех еврейских праздников. Она проста. Ведущий говорит:

— В таком-то и таком-то веке такой-то и такой-то деятель решил извести еврейский народ до единого человека. У него ничего не вышло. А теперь давайте покушаем.

О том, как раздражает даже в мелочах наша активность, расскажу короткий эпизод с актером Леонидом Каневским (помните «Следствие ведут знатоки»? — это был пик его известности в Союзе). Он и сейчас еще подвижен и экспансивен — в молодости он был подвижен, как ртуть, говорил громко, да еще жестикулировал. И в киевском автобусе он как-то разговаривал с друзьями. Очевидно, ему было хорошо и увлекательно, сыпались слова и двигались, им помогая, руки. И не выдержал шофер автобуса. Он выключил галдящее радио и замечательные в микрофон сказал короткие слова:

— Развязно себя ведете, Соломон!

Порою удается уловить совсем случайно те штрихи, нюансы, отблески, что сопутствуют образу еврея в так называемом коллективном сознании. Как-то в Берлине моего приятеля попросили поговорить с некой женщиной, настырно утверждавшей, что она еврейка и поэтому община ей должна помочь. Он согласился с ней поговорить и прежде всего спросил, естественно, почему она уверена, что мать ее была еврейка. Потому что мать моя на Пасху всегда пекла мацу, ответила женщина.

— И как же она ее пекла? — спросил приятель.

— По закону, как все, — ответила женщина, — замешивала тесто, клала дрожжи…

Мой приятель чуть подернулся неосторожно, и женщина с готовностью сказала:

— Добавляла чуточку крови…

Я из романа своего «Штрихи к портрету» вытащу сюда одну историю, рассказанную мне старым зэком. Было это в лагере на Северном Урале где-то в начале пятидесятых годов. В бараке вечером однажды завязался спор, какой национальности людей больше всего сидит по лагерям. Кто-то немедленно сказал, что русских, но его остановили, пояснив, что следует считать в пропорции к количеству этой нации во всей империи. Тогда кто-то сказал, что грузин — ибо кавказцев было много в лагере, но разные они собой народы представляли. Опытные зэки быстро согласились, что в пропорции если считать, то более всего сидит евреев. Пожилой украинец, молча лежавший до сих пор на нарах, услыхав это согласное мнение, с омерзением сказал:

— Какая нация: всюду пролезет и своих протащит!

Эти дивные слова мне ключевыми кажутся и для споров об активности в революции, и при обсуждении количества Героев Советского Союза в войну, и для многого, многого прочего. Забавно прочитать мне было как-то (в «Нашем современнике», естественно) о периоде борьбы с космополитами и дела врачей. Немыслимые выпали евреям унижения тогда: кто испугался, кто поверил, кто воспользовался. Вся та боль, нанесенная целому народу, рассосалась и растаяла вместе со временем. И вот уже мыслитель из почтенного публицистичного дома пишет, об эпохе той вспоминая, что даже в те года какой из списков ни возьми с лауреатами Сталинских премий — чуть не треть из них окажутся евреями — кто явный, кто не сразу угадаешь. Конечно! А куда же было деться от кошмарной этой нации, весь разум свой, все силы и усердие отдавшей этой дьявольской империи. Есть у меня одна угрюмая и еретическая убежденность: если б Гитлер свою ненависть к евреям придержал до некоей поры, то неисчислимое количество евреев так же озаренно и старательно работали бы на Третий рейх.

Веский довод в пользу этой мрачной убежденности моей: нам свойственна беззаветная слиянность с духом той эпохи и того народа, где застало нас рождение и зрелость.

Неслучайно все века Арабского халифата, где евреи жили полноправно и спокойно, лучшие еврейские поэты и философы писали на отменном арабском языке; в Германии они такими стали немцами — достаточно назвать хотя бы Гейне, а в России так они восприняли дух разрушения во имя справедливости и счастья сразу всех, что страшно вспомнить их кошмарную активность. А понимал ли кто-нибудь из них, что обречен? Навряд ли. Так же, как они навряд ли это понимали бы, трудись они на Третий рейх.

Отец писателя Григория Кановича, портной по профессии, с осудительным сожалением сказал о соплеменниках пронзительные слова: «Мы слишком раскаляем утюг, гладя чужие брюки». И лучше об усердии еврейском не сказал, по-моему, никто.

А что касается нашей пресловутой житейской сметки (видеть наперед — ее естественное свойство) — я только напомню, как в тридцать девятом году Жаботинский распинался в голос, объясняя польским евреям, что из Германии идет к ним смерть и надо уезжать куда угодно. Был освистан, даже назван был фашистом сгоряча, сегодня вспоминать об этом дико и необходимо.

А теперь поговорим о нашей мрази — я бы с мелкой начал. В первые же дни приезда нашего в Израиль позвонил мне полузнакомый (виделись единожды) осведомленный доброжелатель и спросил, а были ли у меня за время литераторской жизни в России книги, почему-либо зарезанные.