Денис Осокин - Овсянки (сборник)

это уже не массаж. — шелестнула анжела. прогнулась морем. сдавила мою голову. это уже не массаж. — я не спорил.

8-10-48-22-695 69 97. это прямой телефон воеводы мазовецкого. вельможного пана лешека мижелиньского. его кабинета в доме номер три на банковской площади столичного города варшавы. он всегда у меня перед глазами. висит у компьютера — и есть в мобильном. я в любую секунду могу набрать эти цифры и пожаловаться на вас — суки. на владика — третий год не возвращающего мне старинный киевский подстаканник. на безмозглых родителей — отравляющих мою жизнь. на вредную продавщицу кваса на углу воровского и декабристов… на каждого из вас. и пан воевода вам покажет!..

шахунья — железнодорожная станция между вяткой и нижним новгородом. шахунья — город. шахунская фабрика ‘тканые узоры’ производит замечательные вещи. они лежат в художественных салонах и у нас и в нижнем. у меня дома тоже полно шахунских прихваток салфеток и полотенец. миллион раз я ездил по этой ветке. однажды под конец лета по дороге домой в шахунье взял и вылез — надо ведь ее в этой жизни повидать. за станцией бабушка продавала яблоки. я спросил ее как пройти в гостиницу. не знаю, мальчонка — я ведь в сисю пьяная. — она ответила. я с большим удовольствием купил у нее яблок. нашел гостиницу — и встал напротив дежурной. молодая красивая полная — она разговаривала по телефону: …он надоел как репей… время час ночи… я позвонила в милицию… сказала — он пьяный в сисю… ну просто в сисю… в сисю в самую… так они тут же приехали и его забрали… она спросила чего мне надо. дала анкету и продолжила разговор. бросив сумку — я гулял ветреными шахунскими улицами — разглядывал девушек. пил из колонок — была не августовская жара. утром экспрессом уеду в вятку. шахунья — прекрасная финка — заселенная русскими. жаль что нет никакой реки — искупался бы голым. зашел в магазин за вечерними продуктами. в магазине много людей. когда подошла моя очередь — появились две круглые тети — которые уверенно передо мной влезли и сразу же стали обращаться к продавщице. разве вы здесь стояли? — спросил я их. а разве нет? — обиженно сказала первая. да ты посмотри на него — он же в сисю пьяный. — объявила вторая. я не в сисю пьяный. — возразил им. да ты в обе сиси пьяный, милый, иди проспись! — закричали тетеньки разом. когда в конце своего небольшого продуктового перечня я попросил коньяк — продавщица взглянула на меня неодобрительно. и оставалось одно: вечером в номере напиться в сисю — с веселым духом города шахуньи — с толстым шалопаем в зеленой шляпе.

презерватив — не гадость. — возражала мне одна знакомая. — скорее это святое: когда утром поднимаешь его с пола — холодный — заворачиваешь в газету — думая о том что он куда ближе тебе и роднее человека который недавно ушел. я делал грустное лицо и кивал ей: ну если ты об этом…

аметист бережет от пьянства — это известно. аметистовую подвеску подарила моему дяде — валерию — его жена вера. дядя валера работает механиком на ‘волгонефти’ — ходит по всей стране — бывает ненадолго выскочит в море. это серьезно ведь: ‘волгонефть’. но это — во время навигации. в период же когда наши реки лежат во льдах — дядя валера лежал перед телевизором в тесной квартире — и много пил. аметистовую подвеску он принял с трепетом. с любовью — с верой. прицепил на шнурок — повесил на пояс — на голое тело. а через день или пару дней его остановили на улице и повезли в вытрезвитель. там отобрали штаны. смотрят — а это еще что такое? — поверх резинки черных трусов выглядывает аметист — нежно светится алым фиолетом. милиционеры принялись смеяться — и тут же выдали версию о происхождении аметиста очень обидную для женатого мужчины — речника и моряка. дядя почти заплакал. попросил позвонить жене — попросил чтобы отпустили. рассказал об аметисте правду. дядю выслушали — и сунули в камеру. там он сидел в слезах — в компании шестерых. а через час прибежала тетя вера. из вытрезвителя ей позвонили — хоть так у нас и не принято. заплатили штраф — побрели домой. дома обнаружилось что аметист от дяди ушел — потерялся по дороге. и честное слово — на этом закончилось дядино пьянство. и можно увидеть его нетрезвым лишь в день открытия навигации — и в день ее официального закрытия.

в середине августа на большой покровской в нижнем новгороде под зонтиками уличного кафе сидели три деда в галстуках — и пили водку. мы расположились к ним спинами — по соседству — и нечаянно слышали весь разговор. тем более что говорили они очень громко — голосами отлитыми эдак сорокапятилетием непрерывного преподавания в вузах. у каждого было свое сорокапятилетие — и свой вуз. но было очевидно что они знали друг друга давно — в течение жизни возможно менялись женами, менялись пощечинами, и трагикомичными лобзаниями мужчин — и выпивали они сейчас за невидимого своего четвертого, только что вернувшись с похорон. зычные деды пили аккуратно: за юру; за волгу; за честно прожитую жизнь. голоса их были какие-то густо-бордовые. варганы земли. весь смысл и цвет — в интонациях. а какой такой смысл? — самый простой: в землю. но все же не каждые старческие голоса резонируют вот так вот — заставляя цепенеть случайных соседей. мы вставали время от времени принести от кассы то горячие бутерброды, то мороженое, то чай — и видели как ветер ворошит их галстуки и волосы — а потом бежит по покровке и скатывается с откоса в волгу. а может быть мы еще, а? — гудел один. да пожалуй и может. — соглашались остальные. девушка уважаемая, красивая! будьте нам любезны еще грамм четыреста. красивая у кассы отвечала: у нас самообслуживание — вы что забыли? деды удивленно хмыкали: разве?.. и все трое медленно поднимались чтобы идти обновить графин. да ладно — сидите. — летело им из-за кассы. — сейчас принесу. осанистые — достойные — профессорское разрушение зубов. алкоголь растворил их слух — поэтому разговаривали они уже криками, жестикулировали, называли друг друга по имени-отчеству но на ты. когда девушка принесла им графин один дед коснулся ее руки и сказал: почему бы вам не подать документы на радиофизический? девушка не улыбнулась. они вспоминали своих студенток — и оппонирования на защитах — и то как не раз ходили ругаться в горком, бесстрашно отстаивая кого-то. мы слышали через спины как рюмки опять наполнились. юра был архитектор — но при этом поэт. — произнес из них кто-то. — я-то знал — я-то слышал. он был наш, горьковчанин — и писал как сережка есенин, володя высоцкий — но совершенно иначе. по-здешнему — по-волжски. у него намечалась в ярославле книга — но он поцапался с редактором-подлецом. кое-что я знаю наизусть. это нужно прочитать стоя. ну-ка ну-ка!.. — оживились собеседники. — геннадий борисович, мы тебя очень просим… мы не стали оборачиваться — только слышали как геннадий борисович тяжело встает. встав — продолжил: юра мне говорил что в пятьдесят девятом стоял у чкалова — у самого постамента — и смотрел вдаль — эти стихи пришли внезапно… геннадий борисович кашлянул — и: