Денис Осокин - Овсянки (сборник)

поезд и самолет. если буквально перевести с монгольского и ненецкого.

друг детства приехал из авиньона. он теперь там живет. изучает японский язык в авиньонском университете. я ему несказанно рад. выехал в малмыж встречать его автобус — прибывший из казани. оттуда привез в нолинск. наделил всем чем богат: пустотой дома и чердаком — кроватью — табуретом — велосипедом — мотоциклом — лодкой ‘казанкой’ не первый год лежащей во дворе. мы вышли вечером в парк. рыжие сосны — и река воя. у друга в сумке двухлитровая винная бутыль — с незамерзающей реки роны — за арлем впадающей в средиземное море. у меня — капустные пирожки и вертушка. помните такую радость? пусковая штука зажимается в кулаке — с резинкой внутри и леской. широкое с тремя лопастями кольцо — которое на штуку насаживается. ясно ведь о чем речь? за леску посильнее дергаешь — кольцо взмывает. до пятого этажа — или выше — так нам казалось в детстве. я недавно ее купил — и взял с собой чтобы обрадовать друга. он обрадовался. положил на землю авиньонскую неоткупоренную бутыль — и взял вертушку в руки. не закинь на сосну. — я улыбнулся. — ты ведь уже отвык. не отвык. — сказал друг и отошел от сосен в сторону. рука дернула — леска порвалась — вертушка унеслась в вечернее небо — и станцевав в ветре спланировала на сосну — на нижние ветви. нижние ветви сосны — это ведь не низко. вино не открыто. мы шарим в траве — в поисках чем бы кинуть. легкие палки и шишки позапрошлых лет здесь не подойдут. бутылка из-под ‘трояра’. какое счастье! мы рады ей куда больше тех кто когда-то ее распил. кидаем по очереди. проходит вечер. утираем мокрые лбы. молодые мамы смотрят на нас с симпатией. пожилые подруги оборачиваясь говорят: чокнулись наркоманы. вино открыто. мы кидаем — и пьем. почти стемнело. пьем виноградное солнце роны и кидаем ‘трояром’ вверх. когда налетит ветер и закачает сосновые ветви — мы кричим ему: давай сильнее! я произношу заговор повышающий силу ветра — но он на финском — и здешние ветра его не чувствуют.

эфирное масло полыни таврической — за двадцать рублей — в колбочке — которое всегда с собой носим — и вдыхаем южное лето — мы подарили шестнадцатилетней чувашской невесте в праздник семик. невеста была беременна — и вместе с женихом гуляла по кладбищу — рассыпала конфеты по родным могилам — капала самогон. качалась сирень — целовала фотографии на памятниках. мы обходили с камерой умогильные столы — сидящих за ними веселых людей нетрезвых от праздничного солнца. детей прогонявших бабочек из дырявых могильных мисок. стариков дающих им подзатыльники. бабочки — это покойных души. сняли невесту — показывавшую предкам свой большой живот — испрашивавшую счастливую семейную жизнь и легкие роды. невеста поднесла нам чашку с самогоном. мы выпили — сунули руку в карман — и протянули масло. невеста понюхала. и жених понюхал. жених улыбнулся слегка беззубо — и приобнял подругу. невеста спросила: а можно им мазать вот тут? и хлопнула себя под живот бескровной птичьей ладонью. жених захихикал. мы строго ответили: волосы — можно. только чуть-чуть. открытую кожу — ни в коем случае.

рифмованные — с выпуклым ритмом стихи — пустая инерция ритуального поведения. если конечно рифмование и ритмика не берутся в кавычки — и стихи не тараторятся с примитивистской улыбкой. нормальная речь уступала место сакральной в самых значимых жизненных случаях — в самые ответственные бытийные узлы — каковыми являлись праздники. изменять привычную речь на непривычную: например интонировать (петь), рифмовать, кричать или шептать в полголоса — заложив ногу за ухо и закатив глаза: следует исключительно ради диалога с богами — ради спасения самого себя и всего человечества. ритуальное поведение в виде различных осколков сидит в нас очень и очень сильно. поэтому мы любим попеть — пописать и послушать поэзию. литература должна стремиться к молитве: это безусловно. но верно ли всуе резонировать? пьяное пение — тому пример. алкоголь за ручку приводит нас в это очень бородатое ритуальное поведение. человек напился — и хочет петь — и кожей полагает что боги приготовились его слушать. стало быть — подавляющее большинство тех кто пишет стихи всерьез — напоминает пьяного горланящего ‘ой да не вечер’ или о том что сильнее всех красная армия. (ну ладно — пускай.)

эту игру — я думаю — придумали еще вятские гимназисты. хоть прямых доказательств нет. поздно спохватились — бывшие гимназисты все почти умерли. но поищите если хотите. нам игра тоже нравится. вятская сашенька или оля — у которой уже третий год все желанно и красиво — и выступает новыми контурами — приходит в гости к дмитрию или к алексею. они выпивают чаю с ликером в комнате где наиболее жарко протоплено — и принимаются играть в сесиль. сесиль — это сашенька (оля). она в гимназическом платье — прижимается спиной к стене — начинает строить ужасно кокетливые рожи — поводить плечами — гладить себя по губам по щекам — за грудки — приподнимать и одергивать подол — говоря при этом разные французские словечки — любые и самые глупые: пардон — мерси — пуркуа па — жё мапэль сесиль — фромаж — о ревуар — манже — силь ву пле — диманш — пуассон — солей — жё вудрэ — ожурдюи — мадам агат ва а ля гяр… а олух дима — или золотой медалист алексей — со смехом и страстью вятской дикой принимается ее целовать и ощупывать. растарабанит сашеньке всю прическу — всю одежду — наворошит пальцами — напенит — наставит синяков — и все на этом. ведь до серьезной физики вятские гимназисты еще не доросли. а когда дорастут — игра в сесиль будет им уже казаться глупостью.

у меня есть несколько заветных перечней. те кого я буду душить после смерти — один из них. там пока четыре человека. трое из них — врачи. перечень открытый. я был бы рад не пополнять его новыми фамилиями. делать мне будет больше нечего на том свете — как еще и кого-то душить!.. но то что каждому из этого перечня грозит регулярное мной душение — очевиднее очевидного.

острова разделяющие море лаптевых и восточносибирское море — наша святая земля. наша мекка. мы ежедневно бываем там. сильно уставшие — мы открываем голову: и все что там есть отпускаем на новосибирские острова. и жители нашей головы — все наши мысли — все импульсы — подолгу там гуляют: с острова на остров — из пролива в пролив — среди нагромождений рассыпавшихся мамонтов — неисчислимого камня — неисчислимых ветров и птиц — садятся моржам на головы — касаткам на плавники — гренландскому киту на спину. спят укрывшись на острове котельный — самом крупном новосибирском острове.