Анатолий Гаврилов - Берлинская флейта [Рассказы; повести]

День, как и вчера, был солнечным и теплым, залив сверкал, но пятно сегодня выглядело мрачно и казалось пятном крови сквозь свежий бинт. Вокруг было пусто, лишь далеко впереди, почти под самым горизонтом, виднелись неподвижные точки рыбаков. Было тихо, лишь ветер подвывал в сосне да из сонного царства обсыпанных снегом деревьев на склоне с тупой последовательностью интервалов и ритма доносился стук дятла…

Суровцев прошелся по берегу и вернулся к сосне.

Стоял, смотрел в сторону пятна.

Ветер и солнце играли ворсом его шапки, и она казалась живой над его неживым лицом.

Дважды он ступал на бугристый лед залива, делал несколько шагов и возвращался на берег.

Стоял, смотрел.

Оглянулся: женщина в капроновом пальто, вязаной шапочке, с хозяйственной сумкой — стоит, смотрит…

Подошел, спросил — не ответила, лишь улыбается…

Не расслышала, глухая? Усилил голос, шире открыл рот, снова спросил, уже с раздражением:

— Что, спрашиваю, смотрите? Заливом любуетесь?

— Да так просто, в овощной иду, да рано вышла — перерыв еще, — ответила женщина. — А вы — с дач, отдыхающий?

— Да, только завтра уже уезжаем, — ответил Суровцев, всматриваясь в дачные аллеи.

— Не хочется? — спросила женщина.

— Что? — спросил Суровцев, продолжая смотреть в аллеи.

— Не хочется, наверное, уезжать?

— Не знаю… здесь, конечно, красиво, только меня сейчас это мало трогает. — Суровцев отвернулся от аллей, скользнул взглядом по лицу женщины и уставился в свои надраенные, сверкавшие под солнцем ботинки.

— Наверное, неприятности у вас какие-то? — ласково спросила женщина.

— Неприятности? Нет у меня никаких неприятностей, — ответил Суровцев, и голос его задрожал, а лицо сморщилось.

— Ничего, все наладится, перемелется — мука будет, — с улыбкой сказала женщина.

— Дежурные слова, а на самом деле никто никому не нужен, — усмехнулся Суровцев.

— Да и то так, — согласилась женщина, продолжая улыбаться.

— Что вы улыбаетесь? — с раздражением спросил Суровцев. — Что-то не так во мне?

— Что вы, боже упаси, я и не думала над вами улыбаться! Так просто, по привычке… солнышко, весна скоро… то смеешься, то плачешь — жизнь, а в жизни всякое бывает…

— Моя весна прошла и больше не вернется! — с надрывом сказал Суровцев.

— Ну, вам еще рано об этом говорить, вам еще жить да жить, — сказала женщина. — Жить, женщин любить, — добавила она и засмеялась.

— В таком случае давайте прогуляемся! — вдруг решительно заявил Суровцев.

— Со мной? — удивилась женщина. — Со старухой?

— Вы еще не старуха, и в данный момент это не имеет значения. Только я не люблю под руку гулять. Согласны?

— Хорошо, а куда пойдем? — спросила женщина.

— Прогуляемся по заливу, вон туда и обратно, — ответил Суровцев, указывая на пятно.

Женщина согласилась, и они пошли по льду в сторону пятна…

Войцеховский вышел, запер дверь и быстро пошел по аллее. От резкого света глаза его слезились. Он вышел к заливу, поднял воротник, прислонился к сосне.

Суровцев оглянулся, увидел Войцеховского и помахал ему рукой, но тот не ответил.

— Вон мой друг стоит, Войцеховский, — сказал Суровцев женщине. — Дальше со мной идти не нужно, а лучше идите к нему и скажите… скажите… — Лицо Суровцева обезобразилось судорогой, он резко повернулся и стал удаляться по льду…

Поздним весенним вечером Войцеховский вышел из ресторана и побрел по улице.

Час назад отзвучала премьера его сочинения «Памяти друга», прошла она с успехом, и после изнурительных организационных забот и неувязок Войцеховский забылся, расслабился, но после первой же рюмки он ощутил омерзение и к успеху премьеры, и к самому себе. Ему снова вспомнились залив, Суровцев и пятно, он налил полный фужер водки, выпил и покинул приглашенных на ужин.

В светлом пальто и нелепо длинном шарфе брел он по улице, шатался, приставал к девушкам, называл их «мадам», останавливался, бормотал, матерился, плевался, вытирал лицо шарфом и брел дальше.

Он не свернул в свою улицу, чувствуя, что вечер этот еще не исчерпан, и желая исчерпать его до конца, пусть даже самого неожиданного.

Выйдя на площадь, он увидел толпу и приблизился к ней.

Шел импровизированный митинг общества «Трезвость», ораторы, сменяя друг друга, с ожесточенным пафосом кричали в мегафон о пагубном влиянии алкоголя на народ, толпа была возбуждена, лица ближе к центру были исполнены ярости и желания немедленных действий.

Войцеховский прошелся вдоль толпы и подошел к девушке в красном пальто, стоявшей у памятника поэту и напряженно ловившей мегафонную речь.

— Мадам, — поклонившись, сказал Войцеховский, — зачем вы здесь? Зачем вы здесь и почему вы спиной к Поэту? Вам не кажется странным стоять спиной к Александру Сергеевичу и внимать жалким речам этих жалких людей? Кстати, как вас зовут? Не Марина ли?

— Марина, — ответила девушка.

— Вот видите! — Войцеховский счастливо расхохотался. — Марина, Мэри! Пью за здравие Мэри, милой Мэри моей! — Войцеховский погладил ее по лицу, забросил конец размотавшегося шарфа и вклинился в толпу.

Пробравшись к центру, он вырвал из рук оратора мегафон и крикнул:

— Пью за здравие Мэри, милой Мэри моей!

Толпа негодующе загудела.

— Вам не нравится это?! — крикнул Войцеховский, уворачиваясь от чьих-то рук, пытавшихся вырвать у него мегафон. — Пожалуйста, вот другое: мы пьем среди цветов и скал, гляжу — пустеет мой бокал!

Ладно скроенный бородач, владелец мегафона, дернул Войцеховского за шарф, и тот, уже падая, прохрипел:

— И вновь сверкнув из чаши винной…

Толпа чуть сместилась от упавшего Войцеховского, и митинг был продолжен…

Его подобрала милицейская машина…

Дежурный врач констатировал мгновенную смерть от перелома шейных позвонков…

Стены, потолок, пол, люстра, мебель, цветы, картины, окно, дерево, чемодан, тишина.

Левый замок деформирован, в чемодане все на месте, только мед вытек из банки — слиплось все.

И уролесан вытек.

Уролесан вытек — сульфадиметоксин подмок.

Может, открыть пытались.

Может, запах меда привлек.

Художник зовет завтракать.

Завтракали на кухне, втроем.

Сыр, ветчина, масло, зелень, вино, кофе, фрукты, сладости.

Его имя — Георгий, ее — Моника.

После завтрака лег.

Потолок с лепниной, люстра на цепях, пол паркетный, окно большое, дерево за окном зеленое, стол белый, кресло черное, кровать широкая, диван обычный, большой цветок за диваном, картины в три ряда, тишина.

Дома уже прохладно, доже холодно, а здесь тепло, даже жарко.

Изучение города по карте, заблудился, устал, лег.

Стол белый, кресло черное, некоторые проблемы со стулом.