Роман Сенчин - Информация

Чтоб снять напряжение, прилично выпил в вагоне-ресторане, но от водки стало только хуже – накатили воспоминания, представлялось, что сейчас чувствует мать, не в силах произнести ни слова, ни рукой пошевелить, но все видя и понимая. И, как сказали врачи, в таком состоянии она может находиться год и больше. Не исключено, что и многие годы…

Матери я за эти три дня почти ничего не говорил. Во-первых, времени не было – решал вопросы с лечением, с деньгами, сиделкой, а во-вторых, как-то особенно и нечего было мне ей сказать. «Держись… выздоравливай… врачи сказали, что поправишься». А что еще? Даже в детстве я с ней почти не общался. Как-то жили рядом, параллельно, и очень редко, что называется, пересекались.

Неприятность с матерью, к которой я поначалу отнесся без особых эмоций – выполнил сыновний долг, и все, – нанесла мне, как оказалось, чувствительный удар. То есть – стала той каплей отравы, которая окончательно лишила меня равновесия.

Да и сколько можно было его удерживать?…

Десятого января я отправился на работу с бодрым видом, всячески подогревая в себе эту бодрость. Приехал минут на пятнадцать раньше, навел порядок на столе, в ящиках, восстановил в памяти дела, которыми занимался до праздников… Мне казалось (уверял себя в этом), что способен свернуть горы.

Но пришли сослуживцы, коротко обменялись сообщениями, как и где провели рождественские каникулы, заняли свои места. Зажужжали компьютеры, зашелестели клавиши, в общем, создалась обычная атмосфера, и, как ни странно, вся моя бодрость исчезла. Уверенность умерла. Вместо них появилась тоска. Сначала тоненькая, еле заметная, а через несколько минут – придавившая к столу и в то же время рвущая из кабинета куда-то прочь.

Какой смысл во всем? Зачем зарабатывать деньги, ведь их отберут? Зачем бегать и суетиться, проявлять рвение? Все напрасно.

И я сидел, не в силах даже делать вид, что работаю, уставившись в одну точку – на наклейку «Samsung» в правом верхнем углу монитора, – и ждал, когда можно будет на законных основаниях покинуть кабинет, куда-то побрести…

В таком состоянии, то слегка улучшающемся, то ухудшающемся до того, что я не мог утром подняться с дивана, хотя не очень выпивал накануне и спал нормальные восемь часов, прожил месяца два. До середины марта.

Что-то делал, конечно, кое-какие проблемы решал, навещал мать, но все это с огромным усилием, заставляя себя…

Максим пребывал в моей квартире и не проявлял никакого желания снять жилье. Я его не гнал, да и не замечал почти. Приходил домой, ложился на разложенный диван в столовой и до ночи переключал каналы телевизора, время от времени прерывая это занятие, чтоб проглотить пятьдесят граммов водки.

В середине февраля неожиданно позвонил Иван и объявил, что может отдать мне часть долга.

– Какую?

– Триста долларов.

– Зачем мне триста? Скопи две тысячи, тогда и отдашь.

– Это не скоро будет… А так не хочешь встретиться?

Я потер глаза (они что-то слезились в последнее время, зудели, особенно когда я с кем-нибудь разговаривал), ответил:

– У меня большие неприятности. Не до встреч.

Иногда звонил и Свечин, интересовался, нет ли какой-нибудь халтурки. Я говорил, что нет. Однажды не выдержал:

– Слушай, а как ты вообще думаешь дальше жить? До старости так, с копейки на копейку?

– А что? – Голос его тут же стал враждебным. – Это судьба почти всех талантливых людей.

– Но ведь у тебя дети растут. Какими они станут, на эту вечную полунищету глядя.

– Хм! Не надо вопросы Аллы своей повторять. Нормально все у нас. Дочки не голодают. А вот получу три лимона, на задних лапках передо мной будете прыгать.

– Какие еще три лимона?

– Премию «Большая книга»… У меня роман вышел, говорят, что вполне есть шансы получить. Ну, если не первую премию, то вторую или третью. Там тоже денег прилично.

– Что ж, желаю удачи.

– Очень надеюсь…

– Надейся, – не смог сдержать я сарказма, – надежда умирает последней.

– Я не просто надеюсь, а двигаюсь своим путем. В итоге рано или поздно он приведет меня к вознаграждению. И чем мне тяжелее сейчас, тем – в плане материальном – станет легче потом. Вся история культуры это доказывает. А если я не дождусь, то дети стопроцентно будут обеспечены…

Свечин говорил так уверенно, что я даже не нашелся что ему ответить. Подумалось: «А ведь, скорее всего, это правда. Зарабатывает человек себе имя методично и упорно. В Интернете все чаще мелькает, публикаций больше и больше, три книги выпустил. Вполне может дождаться золотого дождя».

А буквально через неделю он сидел у меня в слезах и соплях, хлестал водку, но не пьянел от горя и недоумения.

– …Он должен был жить или очень коротко, или очень долго, а тут… Сорок три года, безвременье, о котором через пять лет никто и не вспомнит… Смерть таких должна символом быть, взрывом, а тут… Болотный бульк всего-навсего… Бульк… А я ведь с его братом, с Сергеем, буквально месяц назад познакомился… Ну да, с тем. На одной литтус он на саксе играл. Познакомились, и я его первым делом спросил: «Как Егор?» – «Хорошо, квартиру купил». – «Да?! – я. – В Москве?» – «Нет, в Омске». До этого, оказывается, с отцом так и жил, там же и студия, и репетиции… К тому же не на заработанные деньги купил, не с концертов, а жена свою квартиру в Новосибирске продала, и на эти деньги купили… Я тогда удивился, но значения не придал. И вот… И он почти сразу в этой отдельной квартире умер. Реальной свободы, что ли, не выдержал?… Нет, не в этом дело… Но я понять не могу, поверить, что человек, чьи кассеты, диски в каждой второй… ну пусть в каждой десятой квартире есть… что он в такой полубедности жил. И брат его тоже, Сергей, всю жизнь по съемным квартирам, на всяких тусовках на хлеб лабает… А его ведь знает весь мир… Кинчев вон за пяток выступлений, говорят, на поместье заработал, а тут великие…

– Ну, Кинчев за определенные концерты бабла огреб, – вставил Максим. – В девяносто шестом, когда Ельцина на второй срок тащили.

– Да знаю я, помню… – Свечин хватанул очередную стопку водки. – У меня об этом, по существу, последний роман. И там песни Летова лейтмотивом… Должен в марте в журнале выйти, к лету – книгой. Два года его писал, а вот появится, и скажут: «Ну Свечин и борзописец! Не успели Летова похоронить, а у него уже книжка готова!» Блин… Но я не об этом всё, не об этом. Не это главное… Я поверить не могу, что сегодня можно быть реально знаменитым и в то же время бедным. На квартиру обычную хрен знает где не иметь денег, когда твои песни все вокруг слушают, – это не бедность, что ли?

В общем, такое вот открытие сделал Свечин в связи со смертью героя панк-рока Егора Летова. Смешное, конечно, открытие, хотя и имеющее право удивить. Если правда, что Летов до последних месяцев жил в родительской квартире, ничего, по существу, не имел, то оставалось действительно только удивляться. Судя по тэвэ, всяким статьям, даже те, кто не набирал приличных песен на альбом, от кого все кривились и никто не слушал, умудрялись строить загородные терема, покупать дорогущие кары, а Летов оставался внизу социальной лестницы со всеми своими многотысячными тиражами дисков, концертами, со всей своей славой. С другой же стороны, вряд ли он рвался зарабатывать деньги. Если бы хотел просторную квартиру, загородный дом, машину, наверняка бы все это заполучил. И его вряд ли назвали бы продавшимся. Вон, даже Свечин, явный его фанат, сам ведущий полубедняцкий образ жизни, был уверен, что Летов имел приличные условия, соответствующие его известности. Нечто большее, чем одна только любовь и уважение немалого процента сорокалетних – пятнадцатилетних жителей России и прилегающих территорий.