Александр Шарыпов - Клопы (сборник)

Разбудили меня, однако, звонки. По частоте их я понял: голос. Так и есть. Тип А:

– Говорит «Пионерская зорька»!

– Привет.

– А чего ты хрипишь?

– Только проснулся.

– А сколько у вас времени?

– Полпятого.

– Эх, какая рань!.. Я тебя разбудила…

– Ничего, все равно вставать.

– Ну, расскажи, как вы там живете! Самолеты изобретаете?

– Какие самолеты?

– Ну, как там у вас вообще? Черемуха цветет?

– Нет, наверно… Уже поздно…

– А сирень?

– Не знаю… Тут у нас ее нет поблизости.

– Что ты такие паузы делаешь, ты говори что-нибудь, а то мы опять засоряем космос! Надо что-нибудь важное… Во, слушай! Чуть не забыла! Что такое дольчики?!

– Это такая хреновина, в обтяжку… Вроде штанов… Пестрые…

– Пестрые?..

– Ну да, разноцветные, кубиками…

– А, у меня таких до фига, знаю. Ну ладно, пока, засыпай снова!

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Я положил трубку. И тут же вспомнил, что забыл включить магнитофон. Чертыхнувшись, набрал номер оперативного.

– Это я – Томсон. Сейчас был голос, я запись не сделал.

– Почему?

– Да забыл спросонок.

– Ладно, в журнал запиши. Человека нашел?

– Сам поеду.

– А лопата у тебя есть?

– Три дня назад у них были штатные.

– Хоть черенок возьми.

– Да ну их!.. Они всегда перестраховываются.

– Ну, смотри.

Он положил трубку. Я открыл журнал, сделал запись: «15.08. 4.30. Зв. А. Дольчики». «Когда я это слышу, сердце мое переполняется радостью, почти нестерпимою», – добавил мысленно. Из протокола чьего-то допроса.

Вздохнул, глядя в окно. Сизая дымка тянулась вдоль шоссе на уровне крон сосен, будто еще одна, подвешенная над землей, дорога. Потом посмотрел на часы. Ложиться не было смысла. Захлопнув журнал, я пошарил рукой под диваном и вытащил сапоги. Поднял их за голенища и со стуком уронил на пол. С твердыми, как камень, подошвами. Награда за аврал в июле.

В ванной вспомнил: допрос Жанны д’Арк.

Выходя с полотенцем на голове, бросил взгляд на бамбуковый черенок в углу. Все, что осталось от Баварца…

Было тихо, лишь капли барабанили в ванной. Я взял черенок… И тут же поставил назад: на черный день! Пока не сгорят все казенные, черта с два я его возьму.

«Урал-5Д», как застоявшийся конь, выглядывал из-за сосен. Подойдя сзади к кунгу, я распахнул дверь. Первое, что бросилось в глаза, – груда лопат на полу, с новыми белыми черенками. Хватило бы на целый взвод. Людей же на скамеечке – всего трое. Начальник первого сектора Ярвет, телемеханик Горбунков и какой-то полковник из управления. Он читал книгу и не взглянул на меня.

– Знакомые все лица, – хрипло возвестил Ярвет и, подав руку, помог мне взобраться в кунг.

– Ведущий инженер Томсон, – представился я полковнику.

– Нарышкин, – ответил тот, не поднимая головы.

– Спирт взял? – с усмешкой щуря глаза, спросил меня Ярвет.

– Говорили – дадут, – буркнул я, усаживаясь на скамеечке.

– Будет, – подтвердил полковник.

– А танк будет? – спросил Ярвет.

– И танк будет.

– Добре…

Ярвет сел рядом со мной, расставив широко ноги. Я подумал, как не похож он – коренастый, матерый – на того Юри Ярвета, в честь которого ему дали кличку. В черной футболке и штанах с широкими, на американский манер, подтяжками он смахивал на владельца ранчо.

Впрочем, еще менее телемеханик, азербайджанский еврей с оттопыренными ушами, соответствовал Горбункову. Черт его знает, как дают клички. Под своей фамилией, насколько я помню, ходил только Чур, москвич из «Астрофизики». Да и то, по-моему, настоящая фамилия у него – Чура. Телемеханик, кажется, получил свою за то, что отзывался на «Семен Семеныча». Я давно его знаю: когда-то мы работали вместе над «Кондиционером». Потом разошлись: он бегал к начальству, я таких не люблю. Но – как же изменяет людей Контакт! Второй раз с ним едем, и – по его лицу, по горению черных глаз на этом лице – вижу, что он уже «заразился».

– Ну что? – полковник посмотрел на часы. – 7.15. Ждать больше не будем.

Он пробрался по лопатам к окну в кабину и постучал по стеклу. Взревел мотор. Машина дернулась; дверь захлопнулась с размаху. Переваливаясь с боку на бок, «Урал» выехал на шоссе, развернулся и поехал прямо, подпрыгивая на стыках плит. На полу зазмеились полоски пыли.

Ярвет поднял упавшую книжку; пролистав сзаду наперед, положил на скамью.

– Соляристика зашла в тупик, – сказал он, зевая.

Я взглянул на обложку. Это был второй том собрания сочинений Лема.

Я никогда не разделял иронии по отношению к этому писателю. А к «Солярис» тем более: я ее просто люблю.

Мне даже кажется иногда – не стыжусь признаться, – что у меня к ней какие-то родственные чувства. Ведь Лем закончил роман, когда мне было полгода.

И даже не в этом дело. Тут что-то необъяснимое. Вот недавно смотрел по телевизору допрос Крючкова, бывшего шефа КГБ, – и не мог отделаться от впечатления, что он мне напоминает какую-то родственницу, не то тетку, не то бабку. Я долго не мог вспомнить, какую, потом понял – это же отец соляристики, Станислав Лем.

Многие, я знаю, считают его этаким бароном Мюнхгаузеном. Представляю, как были разочарованы шестидесятники, бросившиеся по библиотекам в поисках «Соляристического ежегодника», или альманаха, или монографии Хьюза и Эйгеля. Я и сам не понимаю, зачем ему нужен был этот Хьюз. Но суета с разоблачениями меня совершенно не задела. Может, потому, что в соляристику я въехал через «Солярис-2».

Кстати, еще совпадение. «Солярис-2» я увидел впервые, когда мне было 13. Жанна д’Арк в этом возрасте впервые увидела архангела Михаила. А Наталья Бондарчук – Хари – в 13 лет впервые прочитала Лема. Именно она по просьбе матери принесла эту книгу «какому-то дяде», о котором узнала потом, что это режиссер.

Из-за ветхости фильм Тарковского сейчас невозможно смотреть. Студентам вместо него уже крутят «Берег принцессы Люськи». Замена неполноценная: Контакт в нем слабее; но что касается монографий по теме – тут фильмы совпадают. Лет двадцать назад и у «Солярис-2» были чистые копии. Можете поверить на слово: там не только Хьюза и Эйгеля, но и океана-то почти нет.

Океан, если уж так говорить, вызывал у меня больше сомнений, чем все эти альманахи. Объектом любви кисель быть не может – это так же ясно, как то, что Штирлиц не мог работать в YI отделе РСХА. Я понял, когда еще был студентом. Но – тогда были в моде всякие выражения про Штирлица: «Я спросил себя, не болван ли он? – как сказал Кальтенбруннер. – И я ответил себе: нет, он не болван».

Как-то мне попалась на глаза марка 1961 года, где изображен «Восток-1»: какие-то кольца; что-то совершенно невообразимое. Еще чуднее изобразил сам себя генерал Леонов в 1965 году. Все тогда было засекречено, отсюда и пошла вся эта фантастика. Холодная война: иначе и быть не могло.