Александр Шарыпов - Клопы (сборник)

Мое министерство, мой департамент и мое бюро позаботились о том, чтобы хлеб не переводился на моем столе, пока я работал над рукописью. Особенно я хотел бы поблагодарить в этой связи кассира А.3. Солдатову.

В числе тех, кто оказывал мне поддержку в те или иные моменты, я хотел бы поблагодарить А. Добрынина, О. Дубровскую, В. Забабашкина, А. Филинова, Д. Кантова, А. Битова, В. Пучкова, Ю. Рычкова, А. Белых и Б. Черных.

Нехватка времени и слабое знание языков явились причиной того, что в изучении методов движения я руководствовался в основном трудами российских авторов. Надеюсь, зарубежные авторы извинят меня за полное незнание их новейших работ в данной области.

«Всеобщее стремление сделать из всякого труда ремесло и орудие для заработка средств к жизни, вместо того чтобы поставить себе целью строгое и правильное розыскание истины», – как писал М. Ломоносов («Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений, предназначенное для поддержания свободы философии»), приводит к тому, что всякое изложение видов движения, адресованное не студенткам 1 – 4 курсов, неизбежно наталкивается на сопротивление аудитории. Если М. Ломоносова больше всего тревожила «наглость рецензентов, которые наперерыв терзали» его сочинения, то сегодня упомянутое сопротивление выражается в виде зловещего молчания и последующих вопросов, имеющих явную цель уязвить в корень – типа того, что был задан А. Гаврилову в объединении «Союзпроммонтаж»: «И это всё?» – после чего А. Гаврилов принужден был даже запеть с трибуны песню на стихи Н. Добронравова, дабы удержать внимание аудитории.

Что значит – всё? Когда говорят таким образом, то что это? – позвольте спросить вслед за М. Ломоносовым, – «недостаток ума, внимательности или справедливости?»

Намеки на то, что в наших рассуждениях нет чего-то существенного и необходимого для самой последней бабы (как, например, соль), могут иметь своим корнем только одно: невежество, признающее единственно необходимой сущностью нечто зримое и доходящее, как писал М. Ломоносов, «до отрицания существования воздуха в порах соли», поскольку воздух с трудом видим, а поры малы – отсюда один шаг до отрицания необходимости воздуха вообще, – естественно, что в таких условиях совершенно бессмысленно адресовать рассуждение об истинно незримых сущностях кому бы то ни было, кроме студенток 1 – 4 курсов, среди которых единственно я предполагаю найти действительно умных женщин.

Сам метод пробок и ошибок можно рассматривать как распространение метода шендирования на область неустойчивого бытия.

Идеи бытия и движения наиболее всесторонне впервые были опробованы Моисеем и Одиссеем в XIII веке до н. э.

Внутреннее движение от движения в целом отделил М. Ломоносов не позднее 22 августа 1754 года. Он же первым отказался от плоского рассмотрения вопроса и перешел к колоколу.

Метод шендирования был открыт Стерном в 1760 году. Выкладки Стерна не привлекли к себе внимания и были признаны утомительными, вероятно, именно в силу ограниченности их предмета сферой устойчивого бытия. Кроме того, Стерн совершенно упустил из виду проблему пробок.

Проблема пробок впервые прозвучала у Пушкина.

П. Сезанн в 1880 году вскрыл противоречие между реальной фактурой предмета и его потенцией и попытался разрешить это противоречие рассмотрением противоположных краев стола и невидимых человеческому глазу боков бутылок. Однако он ограничил рассмотрение сферой чисто фактурного движения, недостаточность какового в настоящее время математически доказывается работами А. Бартова.

Вен. Ерофеев в 1968 году впервые применил метод пробок к движению в явном виде, однако недооценка ошибок ограничила его опыт движением по замкнутой кривой, хотя, вообще говоря, если все на свете происходит неправильно, то выбор замкнутой траектории также неправилен и движение по ней ошибочно, что в принципе не противоречит нашему методу. С другой стороны, возможность медленного движения при всем этом весьма спорна.

На неустойчивость бытия первым указал А. Битов, в работе которого (1991) заметна, впрочем, опасная тенденция свести неустойчивость бытия к нестабильности быта.

Наконец, А. Лукшин в 1991 году окончательно связал римановы поверхности с существенными и необходимыми потребностями самых последних баб и вывел формулу, в соответствии с которой:

«Формы бутылки, чашки, чайника (и юбки – добавим от себя. – А. Ш.) – вечны. Они никогда не устареют, как состояние любви или жажды или, например, истины, что солнце светит».

(«Не насытится око зрением…» – «Творчество», № 4, 1991.)

Тем новым, что удалось привнести в теорию мне по мере моих скромных возможностей, явилась, может быть, связь проблемы пробок с так называемой проблемой языка; кроме того, как ни странно это, однако, по-видимому, напрашивающееся само собой добавление такой существенной и необходимой (и принципиально разомкнутой!) римановой поверхности, как юбка, в перечень ранее освоенных поверхностей – также до меня никем еще не было сделано.

Движение по методу пробок и ошибок всегда есть совокупность внутреннего движения и движения в целом. При этом для полного осуществления движения в целом необходимым условием является предшествующая ему теснота «внутренних частей» (в ломоносовском понимании; «душ» – в египетском; «души» – у христиан), а спусковым механизмом служит стремление ухватить нечто неуловимое. Исходя из сущности неуловимого, движение в стремлении ухватить его всегда есть промах; а последовательность промахов в стремлении ухватить нечто неуловимое есть не что иное, как движение опрометью.

Два примера дают представление о характере движения по методу пробок и ошибок (далее курсив мой):

1. «Я все стоял на одном месте и не мог привести в порядок мысли, смущенные столь ужасными впечатлениями.

Неизвестность о судьбе Марьи Ивановны пуще всего меня мучила. Где она? Что с нею? Успела ли она спрятаться? (…)

Я увидел ее постелю, перерытую разбойниками… (…)

– Барышня жива, – отвечала Палаша. – Она спрятана у Акулины Памфиловны.

– У попадьи! – вскричал я с ужасом. – Боже мой! Да там Пугачев!

Я бросился вон из комнаты, мигом очутился на улице и опрометью побежал в дом священника, ничего не видя и не чувствуя».

(«Капитанская дочка»)

2. « – Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в ариергарде велел зажечь огни и шуметь, чтоб обмануть нас.