Александр Шарыпов - Клопы (сборник)

Едва сбили пламя, как сзади раздался крик:

– Сюда! Сюда!

Подошвы стали горячими, как утюги. Пламя обжигало руки. Дым резал глаза. Градом катил пот. От ударов тучами поднимался пепел.

– Черная баня, – блестя зубами, улыбнулся кто-то, кого совершенно нельзя было узнать по закопченному лицу.

Горбунков, увидев, как у одной из сосен начинают заниматься ветки, пошел туда. Как будто ждал этого момента, огонь встал между ним и нами стеной.

– Выходи! – закричал полковник.

– Нет, ну, сосна, – сказал Горбунков.

– Выползай назад! Выходи! Выходи! Выходи! Выходи!..

Горбунков вышел из пламени в надвинутой на голову куртке и, закашлявшись, повалился в траву.

– Семен Семеныч… – укоризненно прохрипел Ярвет.

На моей измочаленной березе почти не осталось листьев; подняв лопату, я стал подсекать новую, и тут в нашу сторону подул ветер; огонь наткнулся на густые заросли, повалил густой едкий дым, клубы его окутали нас, невозможно стало дышать. Все повалились в траву.

Кашляя, с ручьем текущими слезами, я ничего не видел, только слышал такой же кашель со всех сторон; хватая руками воздух, я уже готов был вскочить и бежать от охватившего меня страха. Но тут на какую-то секунду ветер затих. Мы поднялись и в едином порыве – даже мороз по коже прошел – ударили по огню. Раз, другой. Полетели мелкие головешки; белый дым пошел низом.

– Вот так вот, понимаешь ли, – сказал за всех кандидат наук Стамескин, невесть как очутившийся среди нас.

– О, Юра, ты откуда? – раздались обрадованные голоса.

– Да я уже третий день здесь ночую…

– Хорошо сохранился…

– Благодарю…

Заметив справа огонь – слабый, поднимавшийся нерешительно – мы развернулись и с каким-то ожесточением, изо всей силы ударили по нему. Пришибленный, он метнулся в ноги дымом, как виноватая собака.

– А ну-ка… Поможем ребятам… – тяжело дыша, прохрипел Ярвет, показывая на людей вдали, и повел нас за собой. Я ступал за ним вслед, используя лопату как посох и держа на отлете березу, колышущуюся при ходьбе, как знамя. Такое ощущение было, что мы все можем потушить.

– Эй, смотрите, что сзади делается! – вдруг закричал кто-то из отставших.

Мы оглянулись: там полыхал пожар, зло, ярко, и от нас слишком далеко. Мы остановились в растерянности.

– Вот же сволочи, – сказал Стамескин.

Каждый понял по-своему, кого он имел в виду. Я почему-то вспомнил Баварца. Где он?

– Не, надо сначала здеся, а потом туда… – сказал Горбунков.

Никто не двигался с места. Ярвет уже собрался вздохнуть – но тут полковник поднял ладонь.

– Тихо! – сказал он, прислушиваясь. После чего уронил березу. – За мной бегом марш! – скомандовал он. – Выхо-одим! – закричал, сделав ладони рупором, тем людям, которые боролись с огнем впереди.

«Танк едет», – догадался я.

Сначала он обнаружил себя треском ломаемых стволов и уханьем падающих деревьев, потом послышался рокот, задрожала листва – и вот он прошел перед нами, во всей своей мощи и дуроломности. Земля тряслась под ногами, полковник кричал что-то, широко разевая рот; никто не слышал его, и тогда он, упираясь ладонями, двинул нас вглубь Леса. На пути танка встала кряжистая сосна, он взревел, выпустив струю дыма, воткнулся в нее – и рыжий ствол с торчащими черными сучьями сломался посередине; вершина рухнула первой, и потом уже, сломанный еще раз под гусеницами, задрался вверх вывернутый с землей и мхом комель.

Вместе с изваяниями будд и каменными бабами, упавшими с неба, не помню где, мне всегда приходят на ум танки, которые тут пропали. По одной легенде Лес их спалил (в нашем музее висит картина: ствол пушки рассыпался искрами, как бенгальская свеча), по другой, они упали в провал, «в пропасть забвения», возникшую от выгоревшего торфа пустоту.

«Исчезновение вещей, условно существующих…» (Вишанкхара). Только вместо просветления – тьма. Как в «Апокрифе» Иоанна: «И он отделил им от своего огня, но не дал от силы света, которую взял от своей матери…»

И как всегда бывает при этом, пламя утихло – будто кто-то невидимый – Дух незримый, Отец, Монас – увернул фитиль. И сам Лес притих – так взрослый опускает руки при виде плачущего ребенка. Бог его знает, может, он и в самом деле испытывает угрызения совести при напоминании о войне.

Англичанина эта история потрясла; каждый встреченный им след от гусениц он внимательно рассматривал и спрашивал пытливо о танках, неизвестно куда девшихся.

…Спустя полчаса дали команду «сбор». Мы шли по просеке, перелезая время от времени через завалы и обходя вывернутые из земли огромные, в человеческий рост, корни. Огибая прорвавшийся позади нас огонь, танк принял в сторону и ехал с большим упреждением, в результате слева от нас остался обширный клин нетронутого зеленого Леса. Огонь едва был виден вдали.

Я остановился, чтоб сделать глоток из фляжки.

Вот тут и случилось оно …

Я смотрел на язычки пламени, притихшие там, вдали, и думал о том, что вот эти деревья, молодые, с гладкими стволами, отданы огню. Рано или поздно – когда нас здесь не будет – он подползет, съест их корни, и они умрут. Две молодые березки, как две сестры, росли рядом, и вот их разделила – судьба? – рука водителя танка: одной жить, второй умереть… Мне стало жалко сестру. И такими ничтожными показались все вещи, я сам с этой фляжкой и вся моя жизнь…

Наступила мертвая тишина. Я понял – «мир ждет». И уже знал, что последует дальше, – ропот сосен. И вот он послышался; я взглянул на того, кто стоял передо мной – это был Ярвет, – он взглянул на меня, повторяя мои движения.

– Еще бы… – прошептал я.

Остановив меня жестом, он набрал в грудь воздуха и крикнул:

– Э-гэ-гэ-гэ-э-э-эй!..

– А-са… с-ся… – сквозь свист донеслось в ответ.

Еще секунду все пребывали в оцепенении; потом заговорили наперебой:

– Было!

– И я слышал!

– Где магнитофон?

– Да батареек нет! Чертова нищета! – с досадой сказал полковник, доставая карандаш из кармана. – Что он сказал?

– Ась, ась, – пожав плечами, неуверенно предположил Стамескин.

– Настасья! – осенило меня.

– Анестезия. Обезболивание, – пробормотал Стамескин.

– ИЗГВАЗДАЛСЯ! – громко сказал Горбунков.

Полковник записывал, кивая. Я снова взглянул на березку, брошенную на погибель. Потом, взяв лопату обеими руками, полез к ней через завал. Ноги застревали в нагромождении веток.

– Вилли, не увлекайся! – проговорил Стамескин.

– Я люблю ее, – сказал я.

– Кого? Свое воспоминание?

– Березу.

На этом слове я провалился меж стволов. Стамескин шагнул ко мне, подал руку. И, поскольку он держал меня, я потянул его за собой. В траву мы спрыгнули вместе.

– Ты что, пьян? – спросил он.

– Я просто хочу спасти ее.