Е. Холмогорова - Граница дождя: повести

На обратном пути, невесть почему, Марина вышла на «Маяковской». Ей захотелось нырнуть в нарядный поток на Тверской, поглазеть на красивые витрины, зайти в какой-нибудь магазин, съесть мороженое у фонтана за спиной Пушкина, одним словом, почувствовать дыхание жизни, встряхнуться. Люди вокруг казались оживленными, беззаботными, с наслаждением скинув тяжелые одежды после нудной зимы, двигались легко и пластично, и Марина, забыв про тянущие вены, плыла в веселом потоке, чувствуя себя здоровой и молодой. Такой чудный светлый вечер, начало лета, жары еще не было, поэтому зелень не пропылилась. Она прекрасно понимала, что это иллюзия, что у каждого на этой широкой улице свои непростые обстоятельства, но безвыходных ситуаций не бывает. Сколько лет она сердилась на мужа за вечную присказку: «Как-нибудь да будет. Еще никогда не было, чтобы никак не было», но сейчас поддалась этой спасительной мудрости. Лишь бы Руфина себя чувствовала хорошо. А ребенок, может быть, подарок судьбы. Ей вдруг пришло в голову, что муж, вполне вероятно, только обрадовался бы заботам о малыше. Марина потянулась к мобильнику, но передумала — не хотелось разрушать прозрачного зыбкого состояния. Мама рассказывала, что, когда она родилась, в их коммуналке случился настоящий беби-бум. Конечно, слов таких тогда никто не знал, но за два года появилось на свет шестеро малышей, как по заказу — три девочки и три мальчика! Где они теперь? Коммуналки той давно нет. А что с домом? Все равно — гулять, и Марина свернула в паутину переулков.

Тихо здесь. Дворик совершенно преобразился. Убийственный стандарт, офисная стерильность. На соседней скамейке сидел папа с девочкой лет пяти на коленях. Он неумело, но старательно заплетал ей косичку, и видно было, как ему трудно. А дочка смотрела в пространство, болтала ножкой в белом носочке и что-то напевала.

Марина вынула сигареты.

И тут зазвонил мобильник. Ирка. Только Марина раскрыла рот, чтобы наконец сказать ей, что они на самом деле рады и помогут всем колхозом, только собралась выдать эту заготовленную бодрую фразу, как услышала:

— Тетя Марина, вы маму успокойте, что завтра опять не приду. Полежать надо. Я аборт сделала…

Папа с девочкой удалялись, размахивая сцепленными руками в такт песенке…

Как-то встретилось в рукописи. Ученики хохочут над задачей: «Баба копра массой m1 = 830 кг падает на сваи массой…» А училка ярится: «Что смешного? Вот копер, а у него есть баба». Я, конечно же, слышала и даже видела этот механизм, но стало интересно, что за дурацкое название. Под рукой был словарь Даля: « Копер — м. козлы для бойки свай: чугунная баба подымается через каток, калитку, вручную или воротом, и падает на сваю; в первом случае канат (лопарь) кончается кошками, пуком веревок; второй вид зовут копер с полундрой». Действительно обхохочешься: баба, козлы, кошки, лопари, полундра… Но совсем не смешно было, когда мы переехали в новый дом, а старую нашу хрущобу, видную из окна, стали рушить этой самой бабой копра. С ужасом мы смотрели на кафельные срезы ванных, обнажившиеся куски стен с розовыми в цветочек обоями, силясь не считать этажи, чтобы не угадать свое погибающее жилье.

Накануне переезда, в последнюю ночь, в разгромленной квартире, набитой ящиками и тюками, мне приснился сон. Как будто ко мне ночью влезли грабители, а я даже не могу встать и спугнуть их, потому что лежу под одеялом абсолютно голая (что, кстати, было правдой — сплю всегда голая, терпеть не могу всяких ночных рубашек, а тем более пижам).

Но тогда даже Наде не рассказала — обеим не до того было, она назавтра переселялась, в наш же подъезд, этажом выше.

Для меня это был первый в жизни переезд: как сюда перебирались из коммуналки, по малолетству я не запомнила. Когда узнала, что прадед был хозяином той огромной квартиры, самого дома уже не было. То есть он стоял в тех же границах, может быть, на том же крепком старинном фундаменте, закованный в панцирь из бетона и серо-свинцового стекла, ощетинившись коваными козырьками дверей и отгородившись от мира металлическими жалюзи подземной автостоянки. Я — горе-наследница, правнучка, не помнящая родства, мало интересующаяся корнями. Не испытываю никакого возмущения и горечи по поводу утраченной недвижимости и прочих богатств, не проклинаю большевиков, не жажду мести.

Упаковывала книги и наткнулась на полузабытое. У нас дома невесть откуда была маленькая книжечка без обложки, но профессиональной рукой переплетенная в веселенький цветастый ситчик. Владислав Ходасевич «Путем зерна». Раритет — тираж 800 экземпляров. Издана в Петрограде, а вот в каком году, узнать было долго мне не по зубам: длинный ряд прописных латинских букв заслонял значение. По-старомодному: MDCCCCXXI, что на привычном языке означало 1921. И я, как гимназистка в альбом или как мои сверстницы в украшенные бантиками и принцессами в кринолинах тетрадки каллиграфическим почерком с легким наклоном вправо слащавые вирши Эдуарда Асадова или в лучшем случае Есенина, переписывала в блокнот:

И то, что под стихами стояла дата «1917», особенно волновало меня: вокруг революция, а человек пишет такое… Стала листать книжечку, сдувая пыль с хрупких пергаментно-желтых страниц. Наугад открыла, нет — так не бывает!

И точно в настроение:

Пробралась, перешагивая через увязанные коробки, к компьютеру и немедленно отправила e-mail возлюбленному моему, получая удовольствие от переписывания строчек, которые плотно легли на измученную нарушением жизни душу. Ответ пришел через пять минут. Ахматова:

Это ж кому рассказать — не поверят, скажут выдуманные, ненастоящие отношения, с жиру беситесь, книжек старых начитались. Но ведь правда! Так совпало: моя тоска (о которой до нашей встречи я и не подозревала) по чему-то возвышенному, красивому с его образом жизни, в который я встроилась легко и естественно.